Tsubasa Tiger
Шрифт:
Но, видимо, Румбу тоже раздражает, что кто-то спит в коридоре.
Да, я сплю в коридоре.
Я сплю в футоне, разложенном в коридоре второго этажа особняка.
Когда-то я думала, что это нормально, но, похоже, это не так. С тех пор, как я потеряла друга, с которым могла бы поговорить об этом, когда я ещё не знала правды, я ни с кем это не обсуждала.
Не то чтобы я хотела собственную постель.
Это уже стало естественным.
Я не хочу, чтобы естественное менялось.
Не то чтобы я по-детски мечтала о своей комнате. Я поговорила об этом с новой подругой, одноклассницей Сендзёгахарой-сан, решив, что она поймёт меня:
– И что? – спросила она. – В моём доме и коридора-то нет.
С точки зрения Сендзёгахары-сан, живущей с отцом в однокомнатной квартире, мои проблемы казались надуманными. Да я и не считала это проблемой.
Ладно.
Возможно, это неправильно.
Я думаю, что, быть может, не хочу делать этот дом «местом, которому я принадлежу». Вроде какой-нибудь антиметки у животных – я хочу держаться от этого дома подальше.
Настолько далеко, насколько возможно.
Я хочу, чтобы в том доме не осталось и намёка на меня.
Возможно, поэтому…
…Отложим вопрос о том, почему я должна строить предположения и домыслы относительно собственных желаний, или почему я всегда могу говорить только «возможно».
– Ладно, какая разница, через несколько месяцев это будет неважно. Так что не стоит сильно задумываться об этом, – сворачивая футон, пробормотала я.
Этим утром я довольно легко проснулась.
Или, скорее, я не совсем понимаю ощущение «полусна».
Я более остро ощущаю состояния «включено» и «выключено» у своего сознания.
Если бы только я могла просто спать, когда хочется.
Иногда я думаю об этом.
– Возможно, это потому, что я с такими чувствами не синхронизирована с другими людьми. Арараги-кун часто говорит об этом: «То, что ты считаешь обычным, мне кажется чудом» и так далее. Но называть их чудесами – это перебор.
Я продолжала свой монолог.
Обычно я делаю так только дома, но сейчас не могу удержаться от того, чтобы поговорить с собой. Я чувствую, что если не буду этого делать, то разучусь говорить.
Даже не знаю, что и думать.
И не знаю, что думать об улыбке, которая появилась на лице после упоминания Арараги-куна.
Убрав футон в шкаф, я пошла в ванную и умылась.
А затем вставила линзы.
Раньше я носила очки – мысль о том, чтобы вставить линзу прямо в глаз, пугала настолько, что я об этом даже не задумывалась. Когда я впервые воспользовалась ими, я была так напугана, что хотела вставить линзу в закрытый глаз (не в буквальном смысле), но потом привыкла.
Можно привыкнуть ко всему.
Стало лучше – исчезло бремя с носа и ушей, линзы удобнее.
Просто, когда я думаю о том, что случится в следующем году, и линзы, и очки кажутся неуместными спутниками, так что теперь я стала думать о лазерной хирургии.
Приведя себя в порядок, я направилась в столовую.
Там, те, кого я должна называть матерью и отцом, как всегда сидят за одним столом и едят завтрак по отдельности.
Они даже не посмотрели на меня, когда я вошла в комнату.
А я не посмотрела на них.
То, что они попали в моё поле зрения, не значит, что я их увидела – если глаза в сердце и разуме всегда отводят взгляд. Если тяжело видеть глазами, лучше просто не видеть.
В столовой раздавался лишь голос ведущего новостей.
Почему?
Почему я чувствую, что этот ведущий мне ближе, чем эти двое?
Мне и правда любопытно.
Я даже могу сказать ему «доброе утро».
Кстати говоря, интересно, сколько лет прошло с тех пор, как я последний раз говорила «доброе утро» в этом доме? Я пытаюсь покопаться в воспоминаниях, но не могу припомнить даже одного раза. Я помню, что около пяти раз говорила эти слова Румбе. (Не в полусне, а осознанно. Этот пылесос движется на удивление естественно.) Но я не могу вспомнить ни единого раза, когда я говорила это тем, кого должна называть матерью и отцом.
Ни разу.
Ха.
Круто.
Я говорила Арараги-куну что-то вроде: «Я сама сделаю первый шаг к родителям», но кажется, соврала. Ладно, лгать мне не впервой.
Я создана из лжи.
Далекая от истины – я, Ханекава Цубаса.
Даже моё имя – подделка.
Бесшумно закрыв дверь, я пошла не к столу, а к плите. Нужно было приготовить завтрак, хотя, наверное, я просто хотела оттянуть момент, когда придется сесть с этими людьми за один стол.
Это было бессмысленное или, скорее, пустое сопротивление.
Оно ещё не стало революцией.
На кухне моего дома – того самого, который я не хочу называть про себя домом Ханекава – куча утвари. Три разделочных доски, три кухонных ножа. Сковородок тоже три. Короче говоря, всего по три. То есть, да, это значит, что три человека, живущих в этом доме, используют собственную посуду.
Однажды я сказала об этом и потеряла друга.
Заново набирать горячую воду после того, как каждый из нас примет ванну, самостоятельно заниматься стиркой. Так много всего «отдельного», что даже странно.
Я не считаю это противоестественным, и неважно, сколько друзей я теряла из-за этого – я не чувствовала, что должна сделать дом Ханекава похожим на другие.
Все мы уходим примерно в одно время, и потому собираемся и завтракаем вместе, но это всё равно, что делить стол с незнакомцами в кафе. Никто не говорит, и никто никогда не подумает приготовить завтрак для другого.
Взяв свою посуду, я начала трудиться.
Вообще, я не хочу строить из себя повара.
Приготовив порцию риса и мисо-суп, яйца и рыбу, а также салат (мне говорят, что я ем слишком много, но я из тех, кто набивает живот на завтрак), я делю еду на три части и несу её к столу. Наконец, ещё один круг, чтобы сделать чай. Мне бы не пришлось делать четыре с половиной круга, если бы мне кто-нибудь помог, но конечно, в этом доме нельзя рассчитывать на руку помощи. Здесь даже Румба бессилен.