Туча
Шрифт:
– Э-э… – говорит он швейцару. – Парнишка со мной. Так что все в порядке.
Швейцар ничего не отвечает, лицо у него недовольное.
У себя в номере Нурланн прежде всего сбрасывает мокрый плащ и сдирает с ног отсыревшие туфли. Циприан стоит рядом, с него капает, но и он, как давеча Ирма, отнюдь не выглядит «мокрой курицей».
– Раздевайся, – говорит ему Нурланн. – Сейчас я дам полотенце.
– Разрешите, я позвоню.
– Валяй.
Нурланн, пришлепывая мокрыми носками, уходит в ванную. Раздеваясь там, растираясь
Затягивая пояс халата, Нурланн выходит в гостиную и с изумлением обнаруживает там дочь Ирму; Циприан по-прежнему стоит у дверей, и с него по-прежнему капает. Ирма расположилась боком в кресле, она перекинула мокрые голые ноги через подлокотник.
– Здрасьте! – говорит Нурланн, впрочем, обрадованный.
– Слушай, папа, – капризным голосом произносит Ирма. – Где тебя носит? Я тебя двадцать часов жду!
– Где меня носит… Циприан, где меня носит? Иди в ванную и переоденься. Обсушись хотя бы.
– Что вас всех будто заклинило, – говорит Ирма. – Обсушись, оботрись, переоденься, не ходи босиком…
– Ну, мне кажется, это естественно, – благодушно произносит Нурланн, доставая из бара бутылку и наливая себе в стакан на два пальца. – Если мокрый человек…
– То, что наиболее естественно, – негромко говорит Циприан, – наименее подобает человеку.
Нурланн застывает со стаканом на полпути ко рту.
– Естественное всегда примитивно, – добавляет Ирма. – Амеба – да, она естественна. Но человек – существо сложное, естественное ему не идет.
Нурланн смотрит на Ирму, потом на Циприана, потом в стакан. Он медленно выцеживает бренди и принимает вызов.
– Ну, разумеется, – говорит он. – Поэтому давайте колоться наркотиками, одурять себя алкоголем, это ведь противоестественно. Пусть будут противоестественные прически, противоестественные одежды, противоестественные движения…
Ирма прерывает его:
– Нет! Противоестественное – это просто естественное навыворот. Мы говорим совсем не об этом…
Нурланн перебивает в свою очередь.
– Я не знаю, о чем вы говорите, – объявляет он покровительственно. – Зато я знаю, о чем вам следовало бы говорить. Не убий. Не укради. Не сладострастничай. Люби ближнего своего больше себя. Кумира себе не сотвори, лидера, пастыря, интерпретатора… Вот правила воистину неестественные, и они-то более всего по-добают человеку. Не так ли? Тогда почему же на протяжении двадцати веков они остаются красивыми лозунгами? Размен– ной монетой болтунов и демагогов… Нет, мокренькие вы мои философы. Не так все это просто. Никому еще пока не удалось придумать, что подобает человеку, а что – нет. Я лично думаю, что ему все подобает. Такая уж это обезьяна с гипертрофированным мозгом.
С этими словами он торжествующе наливает себе еще на два пальца и опрокидывает стакан залпом.
Циприан и Ирма переглядываются.
– Вполне, – говорит Циприан.
– А я тебе что говорила?
– Ну, тогда я пойду.
– Подожди… Папа, – Ирма поворачивается к Нурланну, – мы приглашаем тебя поговорить.
– Говорите, – благодушно предлагает Нурланн.
– Нет. Не здесь. Наши ребята хотят с тобой встретиться. Ненадолго, на час-полтора. Пожалуйста.
– Почему со мной? Что я вам – модный писатель?
– С модным писателем мы уже встречались, – говорит Ирма. – А ты – ученый. Ты приехал спасать город. У нас есть к тебе вопросы. Именно к тебе.
– Видишь ли, у меня очень мало времени. Давайте лучше я отвечу на эти вопросы вам. Прямо сейчас. Мне даже вопросы можно не задавать. Тучу я намерен уничтожить в течение пяти-семи дней. Можете быть совершенно спокойны. Будет применен сравнительно новый коагулянт под игривым названием…
– Нет, папа, – качает головой Ирма. – Как раз это нас не интересует. Вопросы к тебе у нас совсем другие.
– Какие? Я больше ничего не знаю.
– Папа, ну пожалуйста!
– Мы вас очень просим, профессор, – присоединяется Циприан.
– Хорошо, – решается Нурланн. – Тогда завтра. Между двенадцатью и двумя. Где?
– В гимназии. Тебя устроит?
– В которой?
– В нашей… и в твоей тоже. Где ты учился.
– Где я учился… – задумчиво произносит Нурланн. – О, забытые ароматы мела, чернил, никогда не оседающей пыли… изнурительные допросы у доски… О, запахи тюрьмы, бесправия, лжи, возведенных в принцип! Договорились.
– Ну, тогда я пошел, – снова говорит Циприан.
Нурланн неохотно поднимается с кресла.
– Подожди, я тебя провожу. А то наш швейцар что-то тебя невзлюбил.
– Не беспокойтесь, профессор, – говорит Циприан. – Все в порядке. Это мой отец.
Ресторан отеля «Метрополь». Огромная зала, уставленная накрытыми столиками, белоснежные скатерти, серебро, хрусталь, цветы. Возле каждого столика торшер, но горит только один – у столика, за которым ужинают Нурланн, Брун и их школьный друг, ныне известный поэт и бард Хансен.
– Разом сработало великое множество независимых факторов, – объясняет Нурланн. – Выбросы ядерных станций на севере. Раз. На юге пятьдесят лет коптят небо металлургические заводы. Два. На западе загубили Страну Озер, бездарно разбазарили на мелиорацию. Плюс ко всему этому – специфическая роза ветров этого района. И еще какие-то факторы, которые наверняка действуют, но мы о них не догадываемся. Мы многого пока не понимаем…
– Ни черта мы не понимаем, – злобно прерывает Брун. – Невинное аэрозольное образование! Анализы не дают никаких оснований для паники! Три десантные группы были сброшены туда, и ни одна не вернулась! Три! – Он выставляет три пальца. – И ни один профессор пока не объяснил – почему.