Туфельки от «Ле Монти»
Шрифт:
— Ну? — нетерпеливо сказал Никита. — Что же ты хотела мне сказать? Хотя, по-моему, уже давно все сказано, и, честно говоря, я не понимаю твоего поведения.
Алла молчала, опустив глаза, и вдруг Никита уловил какое-то сопение, а потом всхлипывание. Она плакала. Он отвернулся и стал смотреть в окно, выходившее на припорошенную снегом лужайку, мечтая о той минуте, когда это представление закончится и они с Максом смогут выйти на прогулку. Он стоял спиной к ней и не видел, как она очутилась возле него, но уже в следующее мгновение ее руки обхватили его за шею, она стала как-то неестественно медленно сползать, цепляясь за него, трясясь в рыданиях, не в силах выговорить членораздельно
Вот оно, подумал Никита, то самое страшное, что видел он в ночных кошмарах, когда она душит его своей любовью, а он, не в состоянии вырваться из ее цепких рук, начинает орать и просыпается. Теперь нечто подобное было наяву: она хватала его руками все ниже, ниже, ее заплаканное лицо в потеках косметики терлось о его одежду, и это вызвало у него такой жуткий приступ брезгливости, что он, оттолкнув ее, опрометью бросился в туалет, думая, что сейчас его стошнит. Алла же по-своему расценила его порыв, решив, что он не смог выдержать ее женских чар и трусливо бежал, чтобы им не поддаться. Поэтому она сделала вывод, что «лед тронулся», но в данном случае лучше «не дожать», чем «пережать», и, когда он вернулся в комнату, уже спокойно сидела в кресле и приводила себя в порядок, достав пудреницу и разложив на столе свои нехитрые принадлежности для восстановления женской привлекательности. Спектакль был окончен. От возмущения Никита потерял дар речи, смел одной рукой парфюмерию ей в сумку, другой схватил ее за плечо, подтащил к двери и вытолкнул на лестничную площадку, захлопнув дверь перед самым носом изумленных «мальчиков».
Однако напрасно он полагал, что этим поступком поставил все точки над «i» и продемонстрировал отвращение к ней. Плохо знал он свою бывшую жену! Алла вопреки всему осталась в уверенности, что Никита испугался своей мужской тяги к ней, поэтому и поступил так грубо и бестактно. Она считала, что за этой грубостью крылась элементарная похоть, в которой не всякий захочет признаться даже самому себе.
Вот так они в очередной раз не поняли друг друга и остались каждый при своем мнении: Никита считал, что оскорбленное женское самолюбие не позволит ей больше появиться у него, а она... Она хотела дать ему некоторое время для «охлаждения», чтобы затем снова пустить в ход свое обаяние и тем самым нанести ему удар, но уже такой сокрушительной силы, после которого он не смог бы оправиться и был бы согласен на все, как это и случилось в свое время, когда он женился на ней.
Полчаса спустя после скандальной сцены Никита вышел погулять с собакой, прихватив с собой «пушку», в полной уверенности, что «мальчики» все еще поджидают его, чтобы проучить за грубое обращение с их дамой. Каково же было его изумление, когда он увидел, что тех и след простыл. Никите так и не удалось постичь логику их поведения, ему и в голову не могло прийти то, что пришло его бывшей возлюбленной, причем не только пришло, но и засело там прочно и надолго.
Через неделю она пришла снова, уже без своих «мальчиков». Никита был очень огорчен тем, что ошибся в своих расчетах и что, имея за спиной два брака и многочисленные связи, так и не сумел понять изощренность женской психологии. Впрочем, успокаивал он себя, в данном случае следовало говорить, скорее, о патологии.
Она с порога заговорила о том, что оставила у него свою куртку. Когда в день ее последнего визита Никита вернулся с Максом с прогулки, он тут же досадой обнаружил эту куртку на меху, которую сам же привез ей в свое время из Германии, но, к сожалению, забыл вышвырнуть за дверь вслед за нею.
Первым его порывом было выбросить
Он достал куртку с антресолей и молча протянул ей. Она взяла и, робко заглядывая ему в глаза, тихо спросила:
— Никита, а где ты будешь встречать Новый год?
— В дурдоме, — буркнул он и захлопнул дверь перед ее носом.
Услышав за дверью ее удаляющиеся шаги, Никита приободрился, еще раз отметив, что главное — выбрать верную тактику поведения, пример чему подал ему еще Петр. «И что это она заговорила вдруг про Новый год? — удивился он, вспомнив ее дурацкий вопрос. — Совсем крыша у бабы поехала».
До Нового года оставалось еще недели две, а в январе Никите предстояло лететь в Каир. Он поймал себя на мысли, что с удовольствием думает об этой поездке, в основном потому, что там уж точно не увидит этих голубых, каких-то рыбьих глаз и этой долговязой фигуры с длинными, тонкими, как у цапли, ногами. Никита не понимал, как все это могло так нравиться ему прежде, и не просто нравиться, а даже приводить в трепет и восторг. Сейчас все, что относилось к Алле или как-то было связано с ней, вызывало у него лишь омерзение. «Замуж бы она вышла, что ли, — думал он. — Пусть хоть и за бритоголового...»
Вскоре она пришла снова, но Никита решил, что дверь не откроет, даже если Макс обезумеет от лая. К телефону он не подходил, но Алла знала, что он дома, поскольку светомаскировки Никита не устраивал. Она звонила в дверь так настырно, что ему захотелось сразу же после ее ухода перерезать провод, ведущий к звонку, все-таки долго стучать в дверь умаешься. После ее посещения Макс охрип и падал от усталости, но выжил.
Никита принял решение изменить традиции и в Новый год, который он всегда встречал в кругу друзей, поехать с Максом к родителям и пожить у них, если получится, несколько дней.
За два дня до Нового года, возвращаясь в квартиру Петра, он обнаружил в подъезде поджидавшую его Аллу. Он схватил ее за рукав шубы, втолкнул в лифт, молча доехал до нужного этажа и так же за рукав втянул в квартиру. Там, в прихожей, не раздеваясь и пытаясь только утихомирить Макса, сходившего с ума от радости, он крепко взял ее за плечи, как-то неловко, но сильно встряхнул и, глядя прямо в глаза, угрожающе воскликнул:
— Ну чего тебе, черт возьми, надо? Оставишь ты меня когда-нибудь в покое?
Видимо, взгляд его горел такой ненавистью, что она испугалась, в какой-то момент ей даже показалось, что он хочет ударить ее. Он действительно хотел, но не просто ударить, а уничтожить, прихлопнуть и растереть ее, как мерзкое насекомое.
Внезапно это показалось ему настолько реальным и заманчивым, что он сам испугался и, выталкивая ее, как и в прошлый раз, за дверь, грозно прошипел:
— Не доводи меня до греха! Уйди, и чтоб больше я тебя не видел! Слышишь?!
У родителей Никита тоже чувствовал себя неуютно. Мать постоянно затевала разговоры об его идиотском браке, о том, где были у него глаза и мозги, когда он женился, и почему не посоветовался с родителями. А бабушкину квартиру — такую квартиру! — бросил псу под хвост, мебель — дедушкину еще мебель! — отдал этой мерзавке, лимитчице.