Тукай
Шрифт:
– Ну ладно, Габдулла, напиши уж…
Земляк работает на пивоваренном заводе. Человек он смирный, хоть режь на куски, слова не вымолвит. Приходит он к Тукаю неспроста: здорово обижает его «мачтыр Аскар Дварич», то есть мастер Оскар Эдуардович. Ругает, бьет. Вот он и ищет защиты: не напишет ли Тукай жалобу на этого «Аскар Дварича». Неплохо было бы его пропечатать в газете: ведь Тукай работает в «пуграфии», то есть в типографии.
Габдулла не раз говорил ему: толку из этого не выйдет, но земляку невдомек.
– Напиши уж, Габдулла…
– Что он, такой сильный?
– Кто?
– Твой Аскар Дварич…
– Какое там! Пальцем тронешь – умрет. После долгого молчания поэт говорит:
– Ты вот что, возьми-ка это полотенце.
– А зачем?
– Не помешает. Когда побьет Аскар Дварич, будешь слезы им вытирать…
Тукай с болью писал в своих стихах, очерках и фельетонах о покорности народа. Жалость и гнев рождала она в его душе.
Годами Тукай собирал народные песни. В эпоху реакции его интерес к народному творчеству принял новые формы. В 1910 году он выпустил собранные им песни отдельной книгой, назвав ее «Национальные мелодии». В том же году поэт выступил в восточном клубе с лекцией о народном творчестве.
По словам Тукая, дело было так: «Однажды полушутя я сказал одному из товарищей: „Буду читать лекции о народной литературе“.
Он поверил, а я, прежде чем он ушел, забыл предупредить, что мои слова не следует принимать всерьез. Он возьми и напечатай в одной из влиятельнейших газет: Тукаев-де прочтет лекцию. Так из шутки неожиданно для меня вышло дело. Я не стал опровергать сообщения и взял на себя смелость высказать публично некоторые мысли о народной литературе».
В это время в татарской либеральной печати стали появляться «ученые» статьи, вся ученость которых часто сводилась к употреблению множества научных терминов и ссылок на десятки имен русских и западноевропейских фольклористов.
В лекции, позднее опубликованной отдельной брошюрой, Тукай высказал лишь свои личные соображения, соображения поэта. Но в его словах был точно схвачен дух народной литературы, угадано ее предназначение.
Он начал читать негромким глуховатым голосом, то и дело сбиваясь от волнения: ведь лекций ему читать никогда еще не доводилось. Затем, увлекшись, забыл о смущении, и речь его потекла плавно. Все больше и больше воодушевляясь, он говорил: «Народные песни – самое дорогое и ценное наследие наших предков. Да, дорогое наследие, ценное наследие! Булгарские города, их оригинальная архитектура, булгарские деревни исчезли без следа, будто их и не было. А народных песен и пушки не разбили, и стрелы не пронзили. Пережив много бед и напастей, они вопреки всем невзгодам сохранились в памяти народа… Народные песни дороже жемчугов и рубинов, их надо знать и беречь. Стараться не растерять. Надо помнить, что песни – это нетускнеющее, чистое, прозрачное зеркало народной души. Зеркало особое, волшебное: какую из них ни возьми, вникнув, увидишь, что она раскрывает душу народа, рассказывает о его чаяниях и думах».
В подтверждение своей мысли поэт приводит несколько примеров и наконец произносит знаменитые, множество раз цитировавшиеся слова:
«По правде говоря, народ велик. Он могуч, страстен, музыкален. Он – писатель, он – поэт…»
Тукай впервые выдвигает в своей лекции еще один важный тезис: «Народные песни, без сомнения, станут основой нашей будущей литературы».
Он сам подал пример творческого освоения фольклорных традиций. Написал несколько прекрасных стихотворений, подобных «Опозоренной татарской девушке» и «Национальным мелодиям», в которых, отказавшись от метрической системы стихосложения – аруза, творчески использовал размеры, ритмику и изобразительные средства народных песен.
Его предсказание оказалось вещим – вся живая струя в татарской поэзии после Октября от Хади Такташа и Хасана Туфана до Мусы Джалиля и Сибгата Хакима питалась песенной народной стихией.
3
В преодолении духовного кризиса, который Тукай пережил в 1909—1910 годах, немалую роль сыграл первый татарский большевик Хусаин Ямашев, оказавший на поэта заметное идейное влияние.
Жизнь Хусаина, родившегося в семье торговца, сначала шла по знакомой нам стезе: школа, медресе. К счастью,
«Пролетарий» писала о нем: «…при комитете находится организатор-татарин, мнение которого очень ценится комитетом… Он основательный социал-демократ „ортодоксального“ толка, без малейшей примеси национализма».
Хусаин Ямашев был одним из организаторов и идейным руководителем большевистской газеты «Урал» в Оренбурге. После закрытия газеты Ямашев на два месяца раньше Тукая возвращается в Казань. Здесь и состоялась встреча признанного революционера с поэтом.
Тукай писал о своих встречах с Ямашевым так:
Считаюсь друзьями я гостеприимным певцом — Бедняк и сынок богача были в доме моем. Когда же ко мне благородный мой друг приходил — Казалось, луна в полнолунье спускалась в мой дом.Материалов об отношениях Тукая с Ямашевым тем не менее очень мало.
Тукай встречался с X. Ямашевым нечасто. У Хусаина было по горло своих дел, и в основном нелегальных. Вдобавок за каждым его шагом следила полиция: их редкие встречи по большей части происходили без свидетелей, в лучшем случае в них могли участвовать единомышленник Ямашева драматург Гафур Кулахметов и еще два-три человека.
Хусаин дневников не вел и умер раньше Тукая. Тукай посвятил его памяти два стихотворения, но прожил на свете после него меньше года. Что до Кулахметова, то он никаких воспоминаний не оставил. Писать мемуары было не в его характере.
Но не располагай мы вообще никакими иными свидетельствами, одного стихотворения Тукая «Светлой памяти Хусаина» было бы достаточно, чтобы понять, как поэт относился к первому татарскому большевику.
Угас он – тот, кто нам светил, как яркая звезда, то был сильней морских глубин, прозрачней, чем вода. И даже если я себе представлю всех святых, Мне не найти столь светлый лик, наверно, и тогда. Силен иль слаб, богат иль нищ – всяк был ему как брат. Ни одного пятна на нем не обнаружит взгляд. Как жемчуг, совестью глаза, светили у него — азалось, тонкий от ресниц исходит аромат. Он путь насмешкой, как мочом, прокладывал вперед — Так солнце летнее лучом холодный плавит лед. Был острый ум его ценней и чище серебра, Правдивым словом он разил вернее, чем стрела. Никто не видел, чтобы куст зимой благоухал. Никто не видел, чтоб храбрец просить пощады стал. Да разве мы таких людей умеем уважать? Об этом он пи слова нам при жизни не сказал.Если даже отбросить условности жанра посмертной элегии, то все равно любовь и восхищение Тукая несомненны. Совесть – вот главное, что привлекало поэта в Ямашеве.
Тукай в первую очередь говорит о человеческих качествах Ямашева, ибо убежден: плохой человек не может стать настоящим революционером.
С большой для того времени смелостью поэт ставит Ямашева выше «всех святых». Любопытно, что газета «Юлдуз» снабдила это стихотворение примечанием, в котором объяснялось: слово «святые» следует понимать как «друзья». Тукай по этому поводу написал следующее разъяснение, которое опубликовал в журнале «Ялт-юлт»: «Слово „святые“ должно быть понято только в своем собственном смысле, то есть как „святые“.