Тумак Фортуны или Услуга за услугу
Шрифт:
Подскакиваю я к дедуле и кричу ему в самое ухо:
— Помидоров?
Он со страху шарахнулся в сторону — и вылупился на меня, как баран на новые ворота.
— Нет, помидоров не надо. Не хочу помидоров, — капризно заявляет дедок — и прямиком на ту сторону улицы. Ретиво так поскакал, вприпрыжку, будто козел горный. Потом зыркнул на меня искоса, словно на психа какого-нибудь, клюшкой своей погрозил и дальше поковылял.
Разобрала меня досада. Плюнул я на проезжую часть и принялся высматривать очередную жертву. А тут как раз откуда ни возьмись мужичек выныривает. Ногами кренделя
Проходит минут двадцать. Я, как идиот, скачу по перекрестку, создаю криминогенную обстановку, к прохожим пристаю со своими дурацкими вопросами, искренне желая уберечь их от катастрофы, за руки их хватаю, в рожи заглядываю — а Ивана Помидорова все нет как нет. Как сквозь землю, сволочь, провалился. Нет, думаю, так дело не пойдет, надо менять тактику. Занял я позицию в самом центре перекрестка и принялся глотку драть:
— Мужики!! — ору, — кто тут из вас Иван Помидоров?.. Эй, Помидорыч! Отзовись, мать твою! Слышишь, хуже будет! Хорош в кошки-мышки играть! Мне не до шуток.
Ежели, думаю, объявится, то наверняка откликнется. Вот тут-то я его и сцапаю!
А тут вдруг тормозит возле меня ментовская машина. До сих пор не въеду, откуда она на мою голову свалилась. Вот, думаю, влип так влип! По самые уши.
Из окошка ментовозки высовывается толстомордый тип, в погонах сержанта, и авторитетно, по-отечески, заявляет:
— Шел бы ты, мужик, до дому. А то ведь и в каталажку загреметь не долго. У нас это запросто. Не порть людям праздник — на то мы есть. Усвоил?
Поник я душой и поковылял восвояси. Разобрала меня тоска-печаль. Что же это, думаю, такое? Я бросаю все свои дела, пилю на другой конец города, спасать неведомого мне Ивана Помидорова, а им, оказывается, здесь и не пахнет! Соврала, выходит, газетка-то? Прокололся, получается, Санта-Клаус занзибарский? Вот и верь после этого людям!
Глянул на часы — аж полпервого уже! Все, мужики, баста, пора и до хаты. Не сложилось у меня спасти Помидорыча. Несостыковочка вышла.
И не заметил я, что топаю-то по мостовой, по самой что ни на есть середке. Шпарю себе, вглубь себя глядючи, матерюсь с досады, по сторонам, ясное дело, не гляжу. И вдруг… Шарахнуло меня что-то, да так шарахнуло, что в глазах потемнело от боли, а потом швырнуло куда-то в сторону. Шлепнулся я в снежное месиво, изрядно подтаившее по случаю международного женского дня, — и лежу. Лень какая-то нашла на меня: не хочу вставать — и все тут. Потом малость оклемался, чайником по сторонам вертеть начал, любопытства ради. Гляжу: «волжанка» белая поперек улицы стоит, метрах в пяти от меня. Нехорошо как-то стоит, неправильно. А тут и народец какой-то сбегаться начал, все больше к моей персоне лежачей. Шум, гам, тарарам, «Человека сшибло!» — кричат. А кого, думаю, сшибло, когда все вокруг живы-здоровы? Неужто Помидорыча моего?
И тут меня осенило. Ё-мое, так это ж меня сшибло! Меня!! Та самая белая «волжанка», выходит, меня и боднула, когда я по шоссейке-то топал, в унынии своем не видя ничего вокруг!
Хотел было подняться, да что-то в ногу вдруг вступило. Не могу встать, хоть тресни! Народец-то подсоблять мне вроде как начал, да только я не дался.
— Кыш, — говорю, — твари пернатые. Ишь, налетели! Когда, значит, Помидорыча я искал, вас всех ветром повыдуло, а теперь все тут как тут, налипли, будто мухи на дерьмо.
Злой я был тогда, злой и мокрый. Промок до нитки, продрог, пока лежал на мостовой в позе «жертвы ДТП». Вот и осерчал сверх всякой меры.
А тут и «Скорая» подоспела. Кто уж вызвал ее, не знаю, только появилась она на удивление быстро. Случаются же еще в жизни чудеса!
Выпорхнула из «рафика» молоденькая медсестричка, а вслед за ней вывалился флегматичный увалень, назвавшийся врачом.
— Где сшибленный? — кинул он утробный клич в толпу.
— А вон, в луже отмокает, — прошамкал какой-то старикан.
— Расступись, народ! — гаркнул врач.
Толпа раздалась, освободив медработникам доступ к моему телу.
— Кажись, жив еще, — прокомментировал старикан, кивая своей облезлой репой.
— Ну, это мы в миг поправим, — авторитетно заявил врач. — Зинуля, — обернулся он к медсестричке, — тащи-ка сюда носилки. Будем брать молодца.
Потом наклонился ко мне, цокнул языком, посопел для солидности.
— Ну чего разлегся, земляк? Поди, дерябнул в честь праздничка-то, а? Вот ноги-то и подкосились, верно говорю? — Он игриво подмигнул.
— Да пошел ты… — буркнул я.
Вот идиот! Я тут, значит, покалеченный лежу на проезжей части, а он мне мораль о вреде алкоголизма читать удумал!
— Грубит, — ввернул старикан.
— Ну ничего, ничего, — добродушно заурчал доктор. — Сейчас мы его упакуем, болезного. Зинуля, как там носилки?
А тут как раз и ментовозка подкатила. Взяли дюжие менты водилу из «волжанки» под локотки и учинили ему допрос с пристрастием. Он аж позеленел, бедняга, трясется весь, зуб на зуб не попадает. Ну, думаю, кранты парню.
Гляжу — Зинуля с носилками тащится. Поднатужились медработнички, взвалили меня на носилки и сунули «рафику» в зад. А я ничего, не ерепенюсь: пущай, думаю, покатают на халяву. Доктор, пыхтя, уселся впереди, возле водилы, а медсестричка в салоне пристроилась, у моего изголовья. Вынула какую-то бумаженцию, щелкнула авторучкой.
— Ваша фамилия, пострадавший! — прощебетала она. — Где живете?
И вот тут-то я учудил. Сам не знаю, с чего это меня черт дернул такое отмочить. Очень уж я не в себе тогда был.
— Помидоров я, — со злостью, выпучив зенки, кричу я фальцетом. — Иван Помидоров. Столичный житель. Везите меня в ближайшую больницу!
— Отвезем, землячок, отвезем, — отозвался спереди флегматичный доктор. — Гриша, в двадцатую его.
Из больницы, ясное дело, я сбежал. Не привык я по больничным койкам валяться. Как только «Скорая» меня тамошним живорезам сдала, так я сразу и утек, прямо из приемного отделения. Нога-то к тому времени у меня почти прошла: оказывается, синяком отделался Василь Петрович, на правой ляжке. Пустяк, в общем.