Туман и Молния. Книга IX
Шрифт:
– Выйди на тракт, – он махнул рукой, – вот туда. И возвращайся в город.
– Что мне там делать?!
– Начни новую жизнь. Иди к Толу и всё расскажи. Скажешь, что я просил за тебя.
– Так он мне и поверит!
– Тол поверит. Вернись в «Верхний» в Академию и доучись. Найди себе хорошую девушку и забудь всё, что было до этого. Арела забудь!
Тоби горько усмехнулся:
– Легко сказать… – невольно провёл пальцами по обезображенному рту. Он приподнялся с плиты, взглянул на Никто уже без страха:
– Тебе легко это забыть? То, что на твоём лице?
Они смотрели друг на друга. Никто склонился к нему. Почти лицом к лицу. Давая разглядеть себя, свои шрамы,
– Речь сейчас не обо мне, – наконец сказал Никто спокойно. – Но… – он помедлил, – я пытаюсь. Я пытаюсь, Тоби.
Тот вздрогнул, когда Никто назвал его по имени.
– Тебе нужна семья. – Никто отстранился от него, отходя и позволяя встать.
Тоби горько усмехнулся, стряхивая с одежды каменную пыль и мох:
– И где же мне посоветуешь искать себе семью? Может, на рынке в базарный день? – и он рассмеялся невесело.
– Хоть бы и так. Удачи! – Никто отвернулся от него, уходя.
– И… и тебе… – едва выговорил снова ставший очень серьёзным Тоби.
Никто подошёл к Карине:
– Пойдём, – сказал он просто.
Карина поднялась.
– Знаешь, – сказала она чуть позже, когда они покинули лесное кладбище и почти вышли к Королевскому тракту. – Это какой-то кошмар, Ник! И ещё меня всё время не покидало ощущение, что мы словно герои какого-то приключенческого романа. Очень дурного романа, я бы сказала!
Глава четвертая.
Привал
– Остановимся здесь, – сказал Никто, тяжело опускаясь на траву.
– Да. Хорошо, – согласилась Карина. Ей и самой понравилась эта уютная лесная полянка, со всех сторон окружённая кустами. – Здесь небольшое озерцо, можно вымыться.
– Да, – отозвался Никто, и в его голосе она уловила усталость. Он сел на траву, как обычно вытянув хромую ногу, а здоровую чуть согнув в колене, и, чуть опустив голову, тупо смотрел перед собой в одну точку. Она видела, что он вовсе не разглядывает листочки клевера, в обилии росшие здесь, а смотрит на траву, как на фон, помогающий углубиться в свои мысли. Его глаза были пусты, и он смотрел вперед невидящим взглядом. И Карина, глядя на него и вспоминая то, что произошло с ними сегодня, в который раз подумала о том, что его милая и такая мягкая внешность с нежными аккуратными чертами, лишенная какой бы то ни было брутальности и жесткости совсем не вяжется с его поступками, тем как он действовал – жестко и бесстрашно.
«Ну как можно быть таким мягким внешне и таким сильным внутри!», – подумала она. «Это тело совсем ему не подходит. Всё-таки мужчины «высшей белой расы» слишком милые, впрочем, это не удивительно, ведь они абсолютно мирный народ, совсем не такие, как «черные» или «красные».
Она сказала:
– Ты так круто дрался сейчас, один против всех! Тебе очень сложно было?
– Да, это пиздец какой-то, – сказал он, всё также глядя перед собой, голосом, лишенным каких-то интонаций, так просто и буднично.
И Карина замерла, ошеломленная подобным неожиданным ответом. Своими ответами он периодически вводил её в замешательство, она вспомнила, как первый раз пришла к нему в камеру, вся дрожа от волнения, ожидая, что он начнет ей сейчас предъявлять, ну или произнесет какую-то осуждающую речь, а он сказал что-то в стиле: «Попроси этого старого мудака разбавлять не водой». И никакого пафоса, он перенял это от князя Арела или сам был такой? Вот и теперь она ожидала от него каких-то явно других слов, что-нибудь героическое: «Плевать я на них хотел!» или «Всё это ерунда, подумаешь! Кто они такие для меня! Да я расправился бы с ними одной левой!». А он сидит, такой замученный, уставший, и признается, что попал в переделку.
– Что? – И Карина засмеялась.
Он взглянул на нее удивлённо и улыбнулся тоже.
И сама не зная почему, она вдруг протянула руку и погладила его по лицу, по не шрамленой щеке, там, где на скуле чернела татуировка. Погладила с нежностью, по его зачерненной скуле, по витиеватым буквам нечистых, некоторые с «хвостами» вверх доходившими под самый глаз, другие наоборот «хвостами» вниз дугой спускались со скулы на щеку. Обе его татуировки на скулах были абсолютно одинаковыми и расположены симметрично, но потрепать его вот так ласково и по шрамленой половине лица она не решилась, он и так вскинул на неё глаза, полные удивления, и как-то смущенно произнес:
– Эй, что ты делаешь?
Но всё же она заметила, что в его взгляде промелькнули озорные искры, и он перестал тупо пялиться на клевер.
– Пытаюсь тебя приободрить, – улыбнулась она. – Всё ведь хорошо будет?
– Да, – кивнул он, – рука совсем онемела.
Помогая себе левой рукой, Никто стащил куртку; всё было пропитано кровью на сквозь.
– Ты потерял много крови. Арел найдет доктора, я думаю.
– Нет. Я сам сейчас, – он потянулся к сумке, доставая бутылёк с «Самой», которую принёс им на болото Вер.
– Ты сможешь? – Спросила Карина немного испуганно.
Он не ответил, всё также действуя левой рукой – правая висела как плеть. Открутил крышку и смочил лекарством тряпицу.
– Ты хорошо умеешь действовать левой, я заметила, – сказала Карина, внимательно наблюдая за его действиями.
– За правую часто пристёгивали, пришлось научиться, – сказал он, – не волнуйся и… лучше не смотри.
– Я боюсь.
– Не бойся, – сказал он и приложил лекарство к ране.
И как только Никто приложил обильно смоченную «самой» тряпицу к задетому стрелой предплечью, лицо его исказилось от боли. Его буквально опрокинуло на спину, но здоровой левой рукой он всё равно мёртвой хваткой вцепился в предплечье, продолжая прижимать «лекарство» к ране. Его тело судорожно дёрнулось, рука наконец разжалась, отпуская пропитанный «самой» и кровью лоскут, лицо мертвенно побелело, а глаза закатились. Он лежал, разметав свои светлые длинные волосы по траве, и не шевелился. Потерял сознание? Карина испугалась:
– Ник? Ник?! – вскрикнула она испуганно.
И он зашевелился. Хрипло задышал, медленно и как-то неуклюже приподнял руки к своему горлу; его пальцы, нащупав широкий ошейник, вдруг к ужасу Карины, принялись скрести его, словно в отчаянной попытке снять. Когти заскребли по металлу, он схватился за край ошейника у самого горла, просунув пальцы под него, и потянул вниз. Это было бесполезно и бессмысленно и от того, наверное, ещё страшнее. То, как в беспомощной попытке он пытался освободить своё горло от рабского ошейника. Как судорожно дергал, пытаясь стянуть наглухо заваренный ошейник, который невозможно было снять, только распилить, да и то, на это потребовался бы явно не один час времени. Нащупав запаянный шов, Никто замер, глядя мертвыми пустыми глазами в небо. Лицо его исказила гримаса какого-то нечеловеческого страдания и безнадежного отчаяния, он продолжал еще вяло царапать пальцами по металлу ошейника, потом вдруг открыл рот и словно хотел закричать, но из горла его вырвался только глухой хрип. Он хотел кричать, но не мог.