Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
Когда Аугусто вошел в гостиную, Эухения стояла. Он знаком пригласил ее сесть, но она, все еще стоя, воскликнула:
— Вас, дон Аугусто, обманули так же, как меня!
После этого бедняга почувствовал себя обезоруженным, он уже не знал, что сказать. Они сели, последовала короткая пауза.
— Да, я повторяю, дон Аугусто, вас обманули относительно меня, а меня — относительно вас, вот и все.
— Но ведь мы сами обо всем говорили, Эухения!
— Не вспоминайте того, что я сказала. Что было, то прошло!
— Конечно, что было, то прошло, иначе не бывает.
— Вы меня поняли. И я хотела, чтоб моему согласию принять ваш великодушный подарок вы не придавали ложного смысла.
— Я желаю того же, сеньорита, чтоб вы не придавали моему подарку ложного смысла»
— Вот так, откровенность за откровенность. А теперь, раз мы должны объясниться начистоту, я хочу сказать вам, что после всего происшедшего и сказанного вам я не могу, даже если бы захотела, отплатить за ваш щедрый подарок иначе, чем самой чистой благодарностью. Так же, как и вы, со своей стороны, я полагаю…
— Действительно, сеньорита, я, со своей стороны, после всего происшедшего и сказанного вами во время последнего нашего свидания да того, что рассказала мне ваша тетушка, и того, о чем я только догадываюсь, не могу, даже если бы захотел, требовать платы за свое великодушие.
— Значит, мы пришли к согласию?
— К совершенному согласию, сеньорита.
— И снова можем быть друзьями, хорошими, настоящими друзьями?
— Да, можем.
Эухения протянула ему руку, белую и холодную, как снег, с длинными пальцами, привыкшими покорять клавиши, и он сжал ее в своей руке, трепетавшей в эту минуту.
— Итак, мы будем друзьями, дон Аугусто, добрыми друзьями, хотя для меня эта дружба…
— Что?
— Быть может, в глазах общества…
— Да говорите же, говорите!
— Но, в конце концов, после печального опыта недавнего прошлого мне придется кое от чего отказаться.
— Объяснитесь яснее, сеньорита. Раз начали, договаривайте до конца.
— Что ж, дон Аугусто, все ясно, совершенно ясно. Не кажется ли вам, что после всего происшедшего, когда наши знакомые узнают про выкупленную вами закладную на мое наследство и про ваш подарок, едва ли найдется человек, который решился бы сделать мне предложение определенного рода?
«Эта женщина — сам дьявол!» — подумал Аугусто и, опустив голову, уставился в пол, не зная, что ответить. Когда через мгновение он поднял голову, то увидел, как Эухения вытирает набежавшую слезу.
— Эухения! — воскликнул он дрожащим голосом.
— Аугусто! — томно прошептала она.
— Но что же мы должны делать, по-твоему?
— О нет, ничего, это рок, всесильный рок, а мы игрушки, мы в его власти! Вот горе!
Аугусто встал с кресла и сел рядом с Эухенией на диван.
— Послушай, Эухения, ради Бога, не играй со мной! Рок — это ты, другого рока здесь нет. Это ты меня притягиваешь и влечешь, ты вертишь мною как хочешь, ты сводишь меня с ума; ты заставляешь меня нарушать самые твердые решения; ты делаешь так, что я это уже не я…
И он обнял ее за шею, привлек к себе и прижал к груди. А она спокойно сняла шляпку.
— Да, Аугусто, это рок довел нас до такого состояния. Ни ты, пи я неспособны изменить себе, лгать себе, для тебя немыслимо слыть человеком, желающим меня купить, как я сначала тебе сказала в минуту ослепления, и для меня немыслимо слыть женщиной, желающей превратить тебя в заместителя, в вице-жениха, во второе блюдо, как ты говорил моей тетке; ведь я хочу лишь вознаградить тебя за щедрость.
— Но какая нам разница, Эухения, слывем мы тем или другим? В чьих глазах?
— В наших собственных!
— Моя Эухения!
Он снова прижал ее к себе и стал поцелуями покрывать ее лоб и глаза. Было слышно дыхание обоих.
— Оставь меня! Оставь меня! — сказала она, оправляя платье и приглаживая волосы.
— Нет, ты… ты… Эухения… ты…
— Нет, нет… это невозможно…
— Не любишь меня?
— Любовь… Кто знает, что такое любовь… Я не знаю, не знаю, ничего не знаю…
— А минуту назад?
— Это было… роковое мгновение! Раскаяние! Да откуда я знаю, все это надо проверить. И потом, разве мы не условились, Аугусто, что будем друзьями, только добрыми друзьями и ничем иным?
— Да, но… Ведь ты приносишь себя в жертву? Ведь из-за того, что ты приняла мой подарок и стала моим другом, только другом, никто не станет просить твоей руки?
— Ах, это уже неважно, я приняла решение!
— Быть может, после вашего разрыва?
— Быть может.
— Эухения! Эухения!
В эту минуту раздался стук в дверь, и Аугусто, весь дрожа, с пылающим лицом, сухо спросил: "Что там такое?"
— Ваша Росарио пришла! — ответил ему голос Лидувины. Аугусто переменился в лице.
— А! — воскликнула Эухения. — Вот я уже и мешаю. Вас ждет ваша Росарио. Вот видите, мы можем быть только друзьями, добрыми друзьями, очень хорошими друзьями.
— Но, Эухения…
— Вас ждет Росарио…
— Но если ты отвергла меня, Эухения — а ты меня отвергла, сказав, будто я хочу тебя купить, а на самом деле из-за того, что у тебя был другой, — что оставалось мне делать, после того как, увидев тебя, я научился лкй бить? Неужели ты не знаешь, что такое отчаяние, что такое отвергнутая нежность?
— Полно, Аугусто, вот вам моя рука; мы еще увидимся, но помните, что было — то прошло,
— Нет, нет, что было — не прошло, нет, нет и нет!
— Ладно, ладно, вас ждет Росарио.
— Ради Бога, Эухения!
— Да, в этом нет ничего особенного, и меня когда-то ждал мой… Маурисио. Мы еще увидимся. Будем серьезны и честны сами с собой.
Она надела шляпку, протянула руку Аугусто, который схватил ее, поднес к губам и покрыл поцелуями, затем вышла, и он проводил ее до двери. Некоторое время он еще смотрел, как она спускается по лестнице, такая изящная, таким уверенным шагом. На нижней площадке она подняла голову и, бросив прощальный взгляд, пома хала рукой. Аугусто вошел в кабинет. Увидев стоявшую с корзинкой белья Росарио, он резко спросил: