Туман. Полное издание
Шрифт:
– Какая я неуклюжая.
Переступаю через стекло, хватаю корзинку для покупок и скидываю с прилавков всё, что только может мне пригодиться. С сожалением осознаю, что я мародёр. Да и хрен с ним! Уже и так все разграблено, а краски, иглы, болванки – они в апокалипсис никому не нужны.
Никому, кроме меня.
Направляюсь к выходу и вижу братьев, которые смотрят на меня, Зейн с недовольством, Закари с интересом.
– Тут было открыто, – говорю я.
– Сомневаюсь, – говорит Зейн. – Идём.
Хрустя стёклами, выбираюсь из магазина и косо поглядывая
– Алекс, – окликает меня Закари.
Оборачиваюсь и больше на его лице не вижу никакой улыбки. Сейчас он пугает меня куда больше, чем полковник.
– Если ты скажешь, что видела меня здесь, то я убью тебя.
И я ему верю. Верю кровожадности в его глазах и стали в голосе. Он действительно сделает это и даже глазом не моргнет. Отворачиваюсь и как можно быстрее догоняю Зейна, и осознаю, что рядом с ним я чувствую себя под защитой.
Толкаю дверь и вхожу в комнату к маме. Её тут нет, как и Лари, который сейчас на очередной тренировке вместе с командой Оливии. В помещении только Лекса с животом, который кажется вот-вот лопнет, на её кровати сидит Габи и вроде как ковыряет в носу. Лекса положив одну руку себе на живот разглядывает девочку и даже не замечает, что я пришла. В последнее время сестра очень рассеяна, а порой мне вообще кажется, что она немного поехала головой.
– Как ты? – спрашиваю сестру, и она, моргнув, выныривает из своих мыслей.
– Зачем она это делает? – шепотом спрашивает Лекса.
Перевожу взгляд на Габи, потом на сестру.
– Что именно?
– Габи уже минут пять ковыряется в носу, девочки так себя не ведут.
– Боже, Лекса, ей около трёх лет, чего ты от неё хочешь? Чтобы она пила чай из миниатюрной кружки, оттопырив мизинец или вышивала крестиком?
Сестра переводит на меня серьезный взгляд и спрашивает:
– То есть мой малыш тоже будет ковырять в носу?
Ну вот, об этом я и говорила, очередные странные размышления.
– Безусловно.
– Ужас какой.
Опускаюсь на край кровати и смотрю на сестру с улыбкой.
– А ещё поговаривают, что малыши какают, писают, срыгивают и ещё много интересных вещей вытворяют.
Лекса отодвигается от Габи и тут же морщится.
– Это ужас, я даже не знаю, как справлюсь со всем этим.
– Ты сильная.
Сестра печально улыбается и говорит, смотря на меня:
– Ты так не считаешь, но спасибо за поддержку.
Ничего не отвечаю, но с болью смотрю на сестру, которая заметно округлилась не только в животе, от её точёной фигуры не осталось ни следа. Лекса пытается усесться поудобнее, но каждое движение даётся ей с трудом, она морщится и тихо стонет.
– Доминик уже отпинал мне все внутренности, скажи мне, за что он меня так не любит?
– Ты придумала имя?
– Да, вчера с мамой долго разговаривали об этом и решили, что малыша будут звать Доминик. Когда он будет маленьким я буду называть его – Доми. Когда вырастет и станет непослушным, буду кричать – Доминик.
– Отлично придумано.
– Я так устала, постоянно хочу спать, но уснуть не могу. Хочу есть, но не хочу. И вообще всё очень странно, и я часто стала думать о том, что что-то пойдет не так. Я в этом уверена и мне… мне страшно от этого.
Подсаживаюсь ближе к Лексе и говорю:
– Всё будет хорошо.
– Ты этого не можешь знать.
– Но ведь лучше думать так, чем терзать себя вымышленными проблемами.
– Что это у тебя с лицом?
Прикасаюсь к скуле, и меня моментально уносит в воспоминания о прошедшей вылазке, которая закончилась только вчера. Это было тяжело. С каждым разом зараженные становятся всё яростнее и сильнее. Дождь, которому я была свидетелем четыре месяца назад, изменил их. Тела зараженных словно покрылись бронёй цвета аметиста. И теперь, спустя столько времени, они стали охотиться на не зараженных. Раньше, они просто бросались на нас из-за какой-то ярости, что сидела у них внутри. А теперь они голодны. Я не думала об этом вплоть до того, пока на Пантифика не напал один зараженный, он не пытался нанести ему вред как раньше, но тут же вцепился зубами в руку, благодаря только плотной куртке, зараженный не добрался до тела.
И с каждым разом, что мы выходим за периметр, то находим не просто тела погибших, а обглоданные до костей останки. Человек больше не является самым опасным хищником, теперь мы – те, кто не заразились, стали едой, которая необходима для зараженных.
– Так что с лицом? – спрашивает Лекса и вытаскивает меня из воспоминаний.
– Ничего. Упала.
– Ты каждый раз так говоришь, – недовольно причитает беременная мадам.
– Я не хочу пугать и расстраивать тебя.
– Я расстраиваюсь каждый раз, когда ты уходишь.
В последнее время наши разговоры постоянно приходят к тому, что Лекса просит меня прекратить выбираться наружу. Но я отказываюсь. У меня есть на это веская причина. Дело в том, что я уверена, рано или поздно база станет непригодной для жизни. Не знаю почему я так уверена в этом, но мои мысли довольно часто кружат мимо этой параноидальной идеи. Что-то может пойти не так, на нас нападут люди или же зараженные. Что-то случится с электричеством и тогда кислороду будет довольно-таки проблематично попасть в подземный бункер. И если я не буду выходить на поверхность, то то, что мы увидим после выхода с базы, снесет нам крышу, мы будем максимально неподготовленными и погибнем.
Все, кто не носит чёрное или же белое, даже не подозревают, что стало с миром на поверхности. Ведь черные не могут рассказывать то, что происходит на заданиях, а медики, все как один, подписали документ, благодаря которому всё, что они узнают для лечения раненых или же для поиска вакцины, остаётся под строгим запретом на распространение. Наше правление решает, что желтые должны знать, а чего им знать не следует. Поэтому мама и Лекса продолжают жить в неведении. И пусть пока всё так и остаётся. Мама и так напереживалась за свою жизнь, а Лексе нервничать вообще нельзя.