Туман
Шрифт:
– А воображение?
– Да, здесь возможно некоторое сомнение. Я испытываю сомнения, когда заставляю действовать или говорить героев моего румана ; и даже потом я еще сомневаюсь, хорошо ли получилось и соответствует ли тот или иной поступок их натуре. Но я это преодолеваю. Да, да, воображение — тоже мысль, и сомнение с ним вполне совместимо.
Пока Аугусто и Виктор вели свой руманный разговор, я, автор этого румана, который ты, читатель, держишь сейчас в руках, загадочно усмехался, видя, как персонажи моего румана выступают в мою защиту, оправдывают меня и мои собственные приемы. Я говорил себе: «Бедняги совсем не понимают, что лишь пытаются оправдать то, что я с ними делаю! Когда человек ищет себе оправдание, он на самом деле оправдывает только Бога. А я — бог для этих несчастных руманных человечков».
XXVI
Аугусто направился к Эухении с намерением провести психологический опыт, последний и решительный, хотя боялся, что она откажет ему. Он встретил ее на лестнице, она спускалась, чтобы выйти, а он подымался, чтобы войти.
– Вы к нам, дон Аугусто?
– Да, к вам. Но, раз вы уходите, отложим на день, и я пойду домой.
– Почему же? Дома мой дядя.
– Но я хочу поговорить вовсе не с вашим дядей, а с вами. Отложим разговор до другого раза.
– Нет, нет, вернемся. Дела не надо откладывать.
– Но если ваш дядя дома…
– Так он же анархист! Мы не станем его звать.
И она заставила Аугусто пойти вместе с нею наверх. Бедняга, он шел к ней как экспериментатор, а теперь чувствовал себя подопытной лягушкой.
Когда они оказались одни в гостиной, Эухения, не снимая шляпы и плаща, спросила:
– Что же вы собирались сказать мне?
– Ну… ну… — лепетал бедный Аугусто, — ну…
– Да что «ну»?
– Я не могу успокоиться, Эухения, тысячу раз я возвращался к тому, о чем мы говорили в прошлый раз, и, несмотря на все, не могу с этим смириться. Нет, нет, я не могу с этим смириться!
– С чем же вы не можете смириться?
– С этим самым, Эухения, с этим самым!
– С чем «с этим»?
– С тем, что мы будем только друзьями.
– Только друзьями! Вам этого мало, дон Аугусто? Или вы хотите, чтобы мы не были друзьями?
– Нет, Эухения, не в том дело, не в том.
– А в чем же?
– Ради Бога, не заставляйте меня страдать,
– Вы себе сами выдумываете страдания,
– Я не могу смириться, не могу! — Чего же вы хотите?
– Чтобы мы были… мужем и женой!
– Хватит, с этим покончено!
– Чтобы покончить, надо сперва начать.
– Но вы же мне дали слово?
– Я не знал, что говорю.
– А эта Росарио?
– Ради Бога, Эухения, не напоминай мне о ней! Не думай о Росарио!
Тогда Эухения сняла шляпу, положила ее на столик, уселась и затем медленно и торжественно сказала:
– Хорошо, Аугусто, раз уж ты, в конце концов, все эсаки мужчина, считаешь для себя не обязательным держать слово, то и я, всего лишь женщина, тоже не обязана держать свое слово. Кроме того, я хочу избавить тебя от Росарио и всех ей подобных, которые могут тебя завлечь. Чего не смогли сделать ни благодарность за твое бескорыстие, ни отчаяние от разрыва с Маурисио — ты видишь, как я с тобой откровенна, — то сделало сочувствие. Да, Аугусто, мне жаль тебя, очень жаль! — При этих словах она слегка похлопала правой рукой по его коленке.
– Эухения! — И он протянул руки, чтобы обнять ее.
– Осторожно! —воскликнула она, увертываясь от него. — Осторожно!
– Но в тот, в прошлый раз…
– Да, но тогда было другое дело!
«Я в роли лягушки», — подумал психолог-экспериментатор.
– Да, — продолжала Эухения, — мужчине, который всего-навсего друг, еще можно разрешить известные вольности, но их нельзя допускать с… скажем, с женихом!
– Не понимаю.
– Когда мы поженимся, Аугусто, я объясню тебе. А сейчас держи руки при себе, хорошо?
«Дело сделано», — подумал Аугусто, чувствуя себя настоящей подопытной лягушкой.
– Теперь, — сказала Эухения, поднимаясь, — я позову дядю.
– Зачем?
– Вот тебе раз! Чтобы сообщить ему!
– Правильно, — уныло воскликнул Аугусто. Через минуту она пришла с доном Фермином.
– Дядюшка, послушайте, — сказала Эухения, — вот перед вами дон Аугусто Перес, он просил моей руки. Я дала ему согласие.
– Великолепно, великолепно! — воскликнул дон Фермин. — Иди сюда, дочь моя, я обниму тебя! Великолепно!
– Вас так восхищает, дядюшка, наше решение пожениться?
– Нет, меня восхищает, поражает, покоряет ваш способ решения дела, только вдвоем, без посредников… Да здравствует анархия! Как жаль, как жаль, что вам придется для завершения ваших намерений обращаться к властям. Конечно, не испытывая в душе никакого к ним уважения. Pro formula (Ради принятой формы (лат.). ), только prо formula. Я уверен, вы считаете себя уже мужем и женой., Во всяком случае, я сам, во имя бога анархии, женю вас! И этого достаточно. Великолепно! Великолепно! Дон Аугусто, отныне этот дом — ваш дом.
– Отныне?
– Да, вы правы, он был ваш всегда. Мой дом… Мой? Дом, где я живу, всегда был вашим, как и всех моих братьев, но отныне… Вы меня понимаете?
– Да, он вас понимает, дядя.
В эту минуту позвонили, и Эухения сказала:
– Тетя!
Войдя в гостиную и увидев их, тетка закричала:
– Уже догадалась! Итак, дело сделано? Я это знала. Аугусто думал: «Лягушка, настоящая лягушка! Меня
выловили, как и других».
– Вы останетесь сегодня с нами обедать, конечно, чтобы отпраздновать… — сказала донья Эрмелинда.
– Ничего не поделаешь, — вырвалось у несчастной лягушки.
XXVII
Отныне началась для Аугусто новая жизнь. Почти все время он проводил у своей невесты, изучая уже не психологию, а эстетику.
А Росарио? Росарио больше не приходила к нему. Глаженое белье в следующий раз принесла уже какая-то другая женщина. Он едва осмелился спросить, почему не пришла Росарио. Зачем было спрашивать, если он догадывался сам? И это презрение — а ничего иного и быть не могло, — это презрение было ему хорошо знакомо, совсем не обидно и даже доставило удовольствие. Он? он отыграется на Эухении. А та, конечно, по-прежнему говорила: «Успокойся и убери руки!» В этих делах она ему воли не давала!