Туманы Авалона
Шрифт:
– Уж и не знаю, можно ли расхвораться сильнее, – прошептала она. – Думаю, Господь и его Матерь совсем про меня позабыли. Однако же рада я, что вижу тебя вновь, и надеюсь еще успеть поглядеть на моих милых сыновей и благословить их… – Присцилла устало вздохнула, пытаясь устроиться поудобнее. – Ежели лежишь неподвижно, так спина ноет; но ежели до меня дотронуться, так словно ножи в тело вонзаются. И пить хочется, просто сил нет, но я не смею: боюсь боли…
– Я помогу тебе, чем смогу, – заверила Вивиана, и, объяснив слугам, что ей требуется, перевязала язвы, образовавшиеся от долгого лежания
– Это мои сыновья! – вскричала она.
И в самом деле, не прошло и нескольких минут, как Балан и его приемный брат Балин, сын Гавана, вошли в комнату, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низкую притолоку.
– Матушка, – промолвил Балан и наклонился к ее руке. И только потом обернулся к Вивиане и низко поклонился ей: – Госпожа моя.
Вивиана погладила старшего из своих сыновей по щеке. Этот, в отличие от Ланселета, красотой похвастаться не мог; он уродился дородным, дюжим увальнем, вот только глаза его, темные и выразительные, были в точности как у матери – или у Ланселета. Крепко сбитый, сероглазый Балин заметно уступал ему ростом. Вивиана знала: он старше ее сына лишь на каких-нибудь десять дней. Светловолосый и румяный, внешностью он пошел в мать: именно такова когда-то была сама Присцилла.
– Бедная моя матушка, – прошептал он, поглаживая недужную по руке. – Но теперь, когда госпожа Вивиана приехала помочь тебе, ты очень скоро исцелишься, верно? Как же ты исхудала, матушка; надо бы тебе постараться побольше есть, и ты вновь окрепнешь и поправишься…
– Нет, – прошептала она, – окрепну я лишь тогда, когда буду трапезовать с Иисусом в Небесах, милый мой сын.
– Ох, нет, матушка, не говори так, – воскликнул Балин, а Балан, поймав взгляд матери, лишь вздохнул. И совсем тихо произнес – так, чтобы ни Присцилла, ни ее сын не услышали:
– Балин отказывается видеть, что она умирает, госпожа моя… то есть матушка. Все упрямо твердит, что она поправится. Я так надеялся, что она отмучается осенью, когда все мы заболели лихорадкой, да только она всегда была такая сильная… – Балан покачал головой; его бычья шея побагровела от натуги. На глазах выступили слезы; Балан поспешно смахнул их прочь. Спустя некоторое время Вивиана велела всем выйти, сославшись на то, что больной необходим отдых.
– Попрощайся с сыновьями, Присцилла, и благослови их, – велела Владычица, и глаза Присциллы слабо вспыхнули.
– Хотелось бы мне, чтобы мы и впрямь простились навеки, пока мне хуже не стало… не хочу я, чтобы они видели меня такой, как нынче утром, – пробормотала она, и во взгляде ее Вивиана прочла ужас. Она склонилась к уху больной и мягко проговорила:
– Думаю, могу пообещать избавить тебя от боли, моя дорогая, если именно такого конца ты хочешь.
– Пожалуйста, – взмолилась умирающая, и похожие на птичьи когти пальцы настойчиво стиснули руку Владычицы.
– Тогда я оставлю тебя с сыновьями, – успокаивающе проговорила Вивиана, – ибо они оба – твои сыновья, дорогая моя, даже если и родила ты лишь одного. – И Владычица вышла из комнаты. Снаружи ждал Гаван.
– Принесите мои переметные сумы, – потребовала Вивиана и, получив желаемое, порылась в одном из карманов. А затем обернулась к хозяину дома. – Сейчас ей ненадолго сделалось легче, но дальнейшее не в моих силах; я могу лишь положить конец ее мукам. Думается мне, именно этого она и желает.
– Значит, надежды нет никакой?
– Никакой. Для нее ничего не осталось в этой жизни, кроме страданий, и не думаю я, что Богу вашему угодно продлить ее муки.
– Она часто говорила… часто жалела о том, что у нее недостало мужества броситься в реку, пока еще были силы дойти до берега, – проговорил потрясенный Гаван.
– Значит, пора ей уйти с миром, – тихо произнесла Вивиана, – но я хочу, чтобы ты знал: все, что я делаю, я делаю с ее собственного согласия…
– Госпожа, – промолвил Гаван, – я всегда тебе доверял, а моя жена любит тебя всей душою и тоже верит тебе безоговорочно. Большего я не прошу. Если на этом муки ее закончатся, я знаю, что она станет благословлять тебя. – И с искаженным от горя лицом он вновь проследовал за Вивианой во внутреннюю комнату. Присцилла тихо беседовала с Балином; вот она выпустила ладонь сына, и тот, рыдая, подошел к отцу. Умирающая протянула изможденную руку Балану и срывающимся голосом произнесла:
– И ты тоже был мне хорошим сыном, мальчик мой. Присматривай за своим приемным братом и, прошу тебя, помолись за мою душу.
– Обещаю, матушка, – отозвался Балан и нагнулся было обнять ее, но больная тихонько вскрикнула от боли и страха, так что юноша ограничился тем, что осторожно пожал ее иссохшую руку.
– Лекарство для тебя готово, Присцилла, – промолвила Вивиана. – Пожелай всем доброй ночи и засыпай…
– Я так устала, – пожаловалась умирающая. – До чего отрадно будет заснуть… благословляю тебя, Владычица, и твою Богиню тоже…
– Во имя той, что дарует милосердие, – прошептала Вивиана, приподнимая Присцилле голову так, чтобы она могла проглотить снадобье.
– Я боюсь отпить… лекарство горькое, и, стоит мне что-нибудь проглотить, тут же возвращается боль… – выдохнула Присцилла.
– Клянусь тебе, сестра моя, как только ты это выпьешь, никакой боли больше не будет, – твердо заверила Вивиана, наклоняя чашу. Присцилла сделала глоток – и из последних сил погладила Вивиану по щеке.
– Поцелуй и ты меня на прощанье, Владычица, – промолвила она со страдальческой улыбкой, и Вивиана прикоснулась губами к морщинистому лбу.
«Я дарила жизнь, а теперь я прихожу в обличий Старухи Смерти… Матерь, я делаю для нее лишь то, чего однажды пожелаю для себя», –подумала Вивиана, вздрогнув, точно от холода, подняла глаза – и встретила хмурый взгляд Балина.
– Пойдем, – тихо проговорила она. – Пусть она отдыхает.
Все вышли за дверь. Остался только Гаван; рука его по-прежнему покоилась в жениных пальцах. Что ж, ему и должно остаться с нею, согласилась про себя Вивиана.