Туннель
Шрифт:
С девяти часов зашевелился лифт.
Приглашенные, обливаясь потом, пыхтя, выбирались из коробки отеля, раскаленной, несмотря на все охлаждающие приспособления. Из ада они попадали в чистилище. Каждый выходящий из лифта отскакивал от пышущей жаром стены и торопливо снимал пиджак, предварительно спросив разрешения у присутствующих дам. Дамы эти были: Мод, веселая, цветущая, вся в белом, и миссис Браун, старая, маленькая, бедно одетая женщина с желтым лицом и недоверчивым взором глуховатых скряг. Это была самая богатая женщина Соединенных Штатов, печально известная ростовщица.
Приглашенные все без исключения были знакомы друг с другом. Они встречались в разных боях, годами сражались плечо к плечу или друг против друга. Их взаимное уважение было не слишком велико, но они ценили друг друга. Все они были уже седые или с проседью, солидные, важные, величаво спокойные, точно осень; у большинства из них было добродушное, приветливое, даже немного детское выражение глаз. Они стояли группами, болтали, шутили или прохаживались парами взад и вперед, беседуя вполголоса. Молчаливые, неприступные джентльмены спокойно уселись в английские кресла и холодно, задумчиво, с недовольным выражением лица смотрели на разостланный на полу персидский ковер. Время от времени они поглядывали на часы и на лифт, все еще поднимавший запоздавших…
Внизу клокотал Нью-Йорк, и, казалось, от этого клокотания удваивался зной. Нью-Йорк потел, как боец после схватки. Он пыхтел, как паровоз, проделавший свои триста миль и отдыхавший в депо. Автомобили, вязнувшие в мягком асфальте мостовых, гудели и шипели в ущелье Бродвея; трамвайные вагоны нагоняли друг друга, давали сигналы; откуда-то издали доносился пронзительный звон: по улице мчались пожарные. Гул, как от гигантских колоколов, стоял в воздухе и смешивался с отдаленными криками, как будто где-то вдали убивали толпы людей.
Темную знойную ночь озаряли сверкавшие огни, и на первый взгляд трудно было определить, светили они с неба или с земли. С крыши был виден кусок двадцатикилометрового ущелья Бродвея, делившего весь Нью-Йорк на две части. Оно зияло, как раскаленная плавильная печь, где взметались разноцветные искры, а по дну неслись микроскопические частички золы – люди. Ближайшая боковая улица ослепляла, словно поток жидкого свинца. Над более отдаленными поперечными улицами повис серебристый туман. Призрачно-белые тянулись ввысь одинокие небоскребы, залитые огнями площадей. В других местах группы домов-башен тесно жались друг к другу, мрачные, безмолвные, как могильные камни, вознесшиеся над затерянными внизу приземистыми карликовыми хижинами в двенадцать и пятнадцать этажей. В отдалении на небе мерцали уходящие ввысь бесчисленные линии освещенных окон, самих же зданий не было видно. То тут, то там над сорокаэтажными башнями полыхало зарево: отсвет садов на крышах «Реджиса», «Метрополитена», «Уолдорф-Астории», «Рипэблика». На горизонте тлело кольцо тусклых пожаров: Хобокен, Джерси-сити, Бруклин, Восточный Нью-Йорк. В расселине между двумя темными небоскребами каждую минуту вспыхивал двойной луч, как световые нити электрической искры, проскакивавшей от стены к стене – надземная дорога Шестой улицы.
Отель был окружен ночным фейерверком: беспрерывно с улиц взлетали к небу световые фонтаны и снопы разноцветных лучей. Молния разорвала сверху донизу небоскреб и зажгла гигантский башмак. Запылал дом, и в пламени появился красный «Даремский бык» – марка курительного табака. Ракеты мчались ввысь, взрывались и чертили заклинания. Фиолетовое солнце, как обезумевшее, кружилось высоко в воздухе и сыпало искры над Манхэттеном. Бледные конусы прожекторов тянулись к горизонту, освещая белые пустыни домов. Высоко в небе над сверкавшим Нью-Йорком стояли бледные, незаметные, несчастные, побежденные звезды и луна.
Из Баттери приплыл рекламный дирижабль с мягким жужжанием пропеллеров и двумя большими совиными глазами. А на животе совы сменялись слова: «Здоровье! – Успех! – Влияние! – Богатство! – Пайн-стрит, 14!»
Внизу же, на глубине тридцати шести этажей, вокруг громады отеля колыхалось море шляп. Репортеры, агенты, маклеры, зеваки в ослепительном, скрадывавшем тени световом потоке нетерпеливо сновали взад и вперед, обратив взоры к гирлянде огней висячего сада. Сквозь лихорадочную сумятицу, бушевавшую вокруг отеля, ясно доносились наверх выкрики бродвейских крыс-газетчиков: «Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!» «Уорлд» в последнюю минуту пустил в ход свой последний и лучший козырь и заткнул за пояс все остальные газеты. «Уорлд» был всеведущ и в точности знал содержание проекта, который обсуждали потевшие наверху миллиардеры: это проект подводной почты-молнии! «A.-E.-L.М.! – America-Europe – Lightning Mail!»
Из Америки в Европу будут проложены мощные трубы, и по ним с бешеной скоростью полетят письма, точно так же, как давлением воздуха они пересылаются по подземным трубам из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Через Бермудские и Азорские острова! Весь путь – три часа! («Уорлд», как мы видим, точно проследил маршрут путешествия Аллана.)
Даже самые спокойные нервы на крыше отеля не могли не поддаться влиянию лихорадочно взволнованной улицы, бурлившего и сверкавшего Нью-Йорка и зноя. Чем дольше приходилось ждать, тем сильнее охватывало всех волнение, и они легко вздохнули лишь тогда, когда белокурый Хобби с важным видом открыл собрание.
Размахивая телеграммой, Хобби сказал, что Ч. Х. Ллойд сожалеет о невозможности для него из-за болезни лично приветствовать собравшихся. Ллойд поручил ему познакомить их с господином Маком Алланом, долголетним сотрудником компании «Эдисон-Уоркс» и изобретателем алмазной стали «алланит».
– Вот он! – Хобби указал на Мака, который сидел рядом с Мод в соломенном кресле, без пиджака, как и все присутствующие. Господин Аллан желает им кое-что сообщить. Он намерен предложить проект, который, как известно, Ч. Х. Ллойд назвал самым великим и самым смелым проектом всех времен. У господина Аллана хватит ума и силы, чтобы привести проект в исполнение, но для этого ему необходимы их деньги.
– Go on, Mac! [14] – добавил он, обращаясь к Аллану.
Аллан поднялся.
Но Хобби жестом остановил его и, бросив взгляд на телеграмму, добавил:
– Я забыл сказать… В случае согласия собрания осуществить проект Ч. Х. Ллойд подписывается на двадцать пять миллионов долларов.
– Now, my boy! [15] – шепнул он Аллану.
Аллан занял место Хобби. Тишина становилась удушливой и гнетущей. Улица волновалась все больше и шумнее. Все взоры были обращены на Аллана: так вот как выглядит тот, кто утверждает, что может сообщить им нечто необыкновенное. (Мод от напряжения и страха даже открыла рот.) Аллан ничем не выразил аудитории своего почтения. Он обвел собрание спокойным взглядом, и никто не заметил охватившего его острого возбуждения. Не пустяк было сунуть голову в пасть этим людям, и к тому же он был что угодно, только не оратор. Впервые довелось ему говорить перед столь большим и изысканным собранием. Однако голос его с самого начала звучал ясно и спокойно.
14
Начинай, Мак! (англ.)
15
Ну, мой мальчик! (англ.)
Он начал с того, что боится разочаровать собрание после заинтриговавших всех слов Ч. Х. Ллойда. Его проект едва ли может быть признан более грандиозным, чем Панамский канал или соединяющий Цейлон с Индией мост сэра Роджерса через Полкский пролив. Его проект, собственно говоря, даже прост.
Аллан вынул из широкого кармана брюк кусок мела и провел две черты на стоявшей перед ним доске. Вот это Америка, а это Европа! Он обязуется в пятнадцать лет построить подводный туннель, который соединит оба материка и по которому пойдут поезда, покрывающие расстояние между Америкой и Европой в двадцать четыре часа! В этом и заключается его проект.