Туннелирование

Космолинская Вера Петровна

Художник слегка поежился и нервно облизнул губы.

— Может быть, серый?..

— Подойдет. Проведите тест.

Оформитель вытянул руку с зажатым в ней «пробником». По кабинету прокатилась волна, похожая на грозовое облако, и застыла, улегшись на все поверхности.

— Так?

— Усильте оттенок. Нет, это слишком темно. Чуть светлее. Так. Еще немного. Жестче. Да, так подойдет. Сохраните.

Художник кивнул и отключил аппарат. Как будто испытав смутное облегчение. Все снова стало белым. Но теперь это уже было ненадолго. В глубине души призрачно маячил какой-то добавочный осадок, но среди прочего — что

был он, что не было, это слишком уж призрачно и мелко. Серый цвет был компромиссом в некотором роде. Близок к вездесущему привычному денебскому белому. Геральдически это означало одно и то же. И это было гораздо лучше, чем откровенный траур с какими-нибудь нелепыми контрастными черными лентами по этой «необоснованной» белизне. Но с одной стороны — этот цвет не раздражал, а с другой, ассоциировался у меня невольно с одним человеком, которого я никогда не одобрял, но… сейчас мне нравился этот цвет, и «мой» оттенок был темнее, осязаемей. А еще я чувствовал, что сам с удовольствием постарался бы изменить историю, если бы это было возможно. И даже более радикально, чем потребовалось бы, чтобы исправить одно-единственное событие. Этот мир был слишком несовершенен. Может быть, изменение — любое изменение? искусственное и обдуманное? спланированное? — только пошло бы ему на пользу. И если мы этого не делаем или не сделали когда-то, мы не только упустили свой шанс, но и виноваты сами во всем, что происходит сейчас и произойдет в будущем. И может быть, в том, в чьих руках когда-нибудь потом окажется этот шанс.

— Теперь это королевство в ваших руках. — Пауза, которую выдержал канцлер, была неестественной. — Я слышал краем уха, что королевская семья пыталась этого избежать?

Он тонко улыбнулся, намекая на то, что, разумеется, это очень изящная шутка. Которая несомненно, должна иметь особый вкус для посвященных.

— Я — пытался этого избежать, — подчеркнул я. — И избегаю до сих пор, предпочитая оставаться регентом.

— Вы отчего-то чувствуете себя неловко? Право же, не стоит…

— Скажем откровенно, господин канцлер, вы меня бесите. И делаете это намеренно. Чего вы хотите этим добиться? Чтобы я передумал и признал себя королем?

Канцлер моргнул.

— Ваше высочество…

— Ненавижу ходить вокруг да около. Так что прекратите эти игры. Вам не будет легче оттого, что я регент, а не король. Вам вообще не будет легче. Это вас устраивает? Если кто-то желал того положения вещей, которое сложилось, «пусть боится своих желаний». И я очень надеюсь, что вы не один из этих желавших.

Лорд-канцлер невольно попятился, побледнев как сыр, или как его официальный денебский мундир, чертова напыщенного белого цвета. Даже его манерно стоявшие дыбом волосы удивительно гармонировали с этим оттенком. Этот человек вызывал то ощущение изящества, которое отчего-то, безотчетно, порождает нездоровое желание сунуть его обладателя под каток.

— Ваше высочество, ну зачем же так, я совсем не имел в виду…

— Я лучше умолчу о том, что вы имели в виду. Догадайтесь — почему я сейчас ничуть не склонен к шуткам и вашим омерзительным виляниям? Догадываетесь?!

— Дда, ваше высочество…

— Превосходно. Итак, займемся делами. Официальной передачей государственной печати и прочей необходимой документации.

— Но вы…

— Я тут совсем недавно? Не разбираюсь в делах и не подготовлен ко всему происходящему? Вам придется положиться на вашу королеву, которая все решила за вас, и за меня тоже. Именно это и означает монархия. Если это самый удобный для вас государственный строй, пусть так и будет, пока он не дискредитирует себя как полностью провальный и нежизнеспособный в этом чудесном новом мире.

— Ваше высочество, прошу вас…

— Вы ни о чем не можете меня просить, начав нашу встречу так, как мы ее начали. И менее всего вы можете ждать от меня деликатности. И знаете что?

Искусственно-преданный взгляд в глаза.

— Я знаю, что именно об этом вы мечтали. Может быть, ждали этого всю жизнь. — «Сильного» монарха, который возьмет его за шиворот и отрезвляюще треснет об стену. Правильно. Вот и затаенный восторг на дне его зрачков. Как же они тут все бесятся от скуки…

— И пригласите сюда уже кабинет министров, сколько они могут ждать в коридоре?

Если требовалось разбудить это сонное царство, это сделал не я. Это сделал за меня взрыв. Меня он, всего лишь, разбудил тоже.

Члены правительства, важнейшие официальные лица, дипломаты, все они непременно должны были побывать здесь с тех пор, как мы вернулись с места происшествия, и поодиночке, и группами, и всей толпой, изображавшей солидарность и сплоченность всех граней и структур королевства. Они были одновременно и дежурны, и взбудоражены. Встряска есть встряска. На все эти встречи у меня ушло несколько суток, практически без перерыва. За это время мы еще дважды снова отправлялись к месту трагедии, то с одной делегацией, то с другой, выясняли, что именно там удалось уже обнаружить — это было немногое.

Калейдоскоп вращался вокруг. И я внезапно ощутил, что у меня нет ни малейшего желания его останавливать. Его кружение отвлекало. Пока я следовал за ним, я почти не чувствовал боли. И совсем не понимал, почему Доннер по истечении этих нескольких суток вдруг начал настойчиво преследовать меня с заверениями, что мне надо отдохнуть, или съесть хоть что-то. Есть мне не хотелось совершенно. Я даже перестал понимать, зачем люди это делают. Это же так обременительно. Мне казалось, что мой мозг оставался ясным, и мне вовсе ничего не требовалось. Какая глупость — зачем есть и спать каждый день?..

Мне даже казалось, что я отчего-то был совершенно спокоен, но когда ему удалось затащить меня в кабинет, выгнав из него совершенно всех, я посмотрел на свои руки, и понял, что не могу остановить дрожь. Мне все еще казалось, что я ничего не чувствую. Но почему организм вел себя так странно, как будто ему было известно что-то, что не было известно мне, что-то, что сознанию удавалось успешно отодвигать на другой план. Почему тело мне не подчинялось?.. Мне же отлично удавалось держать себя в руках…

— Знаете что, — проговорил Доннер, доставая из кармана флакончик. — У меня тут старое доброе снотворное…

— Ну уж нет, я не смогу заснуть!.. Только не теперь!

— Подумайте, — сказал он мягко. — Это совсем другой мир — там с ними ничего не случилось.

— Это страшно… — проговорил я в ответ, чувствуя, как распространяется дрожь и слабость. — Вы думаете, я не захочу там остаться?

— Вы вернетесь, — заявил он уверенно. — А тот мир — он от вас тоже никуда не убежит. Мир, в котором ничего этого не случилось.