Тупик Гуманизма
Шрифт:
Как будто… и здесь слышна музыка? Квестор остановился, прислушался.
– Я-абыллана… феселе…
Хрипловатый женский голос пел на незнакомом языке. Может быть, это просто заклинания… Или какое-нибудь мертвое, забытое наречие?
– Илле… талланаме… тле…
Старолапландский диалект? Или говоры белоглазых чудинов? Порфирий поежился. Надеюсь, ему не суждено сделаться ужином для коллегии почтенных ведьм-террористок из шаманской секты?
– Х-хотьсаммане… ферюя-а… фэтиссуе… ферия!
Гадкий сквознячок холодным языком лизнул квестора по щеке. Да-да, Порфирий так и думал. Вот она, щель между кирпичей. Продолжается дальше, еще дальше… Здесь потайная дверь.
Он методично ощупал каждый кирпич по периметру замаскированного проема – и вот, холодная стена тронулась, поползла, пропуская квестора в огромный полутемный кабинет.
Темный дуб истертого паркета… Странный запах: тяжкий, сладковатый… Мало света, очень мало света, квестор ни за что не увидит, кто там прячется за черными квадратными колоннами, за седыми портьерами…
Медленно. Не суетиться. Не скрипеть половицами. Не шарахаться от собачьего скелета в углу. Топор – заносим для удара. Рука не дрожит, но сердце… сердце вот-вот лопнет.
Внезапно – Порфирий едва не треснул пополам от резкого писклявого голоса:
– Внимание! Внимание! Ваш подгузник переполнен.
Что?..
Послышался вопль отодвинутого стула, и через миг Порфирий увидел, как из-за черного секретера, шлепая пушистыми тапками, выходит десятилетняя девочка с торчащими в стороны косичками. На заднице у нее белеет огромный памперс в голубенький горошек. На памперсе истошно мигает алая тревожная лампа.
– Внимание! Опасная ситуация! Необходимо немедленно заменить памперс!
Так и не заметив великолепного квестора, малолетняя террористка ушлепала в туалет менять подгузник.
ЦЕНТУРИОН
ГЛУБОКИЙ ПОЛДЕНЬ
Страшен вид города при дневном свете. Ужасна спящая Москва. Солнце заваривает мозги городовых роботов, как черное кофе в раскаленных джезвах. В гигантской фритюрнице Садового кольца жарятся, покрываясь хрустящей корочкой, набережные и бульвары; тугоплавкая Старая площадь похожа на свинцовую пепельницу, древняя позолота Китай-города тает и закипает на солнце, Замоскоречье, все черное от гудящего, ревущего песка, напоминает сплошное пожарище. За Третьим Кольцом – мертво и пепельно, и повсюду среди обугленных искусственных кустарников и ослепших от солнца светофоров – запах плавленого асфальта, размякшего и тягучего серо-голубоватого асфальта, по которому редкий мобиль плывет, точно медленная лодка, поводя кормой на поворотах. Стекленеют от зноя звенящие на ветру, влипшие в асфальт ворохи перекати-поля, выгоревшими тряпками свисают стяги концернов на мертвых парковках перед небоскребами. Редкий нищий в национальном сомбреро с ушами бредет по пешеходной тропке, потрескивая на электробалалайке и мотая пьяной головой. Громады зданий – совсем серые от какого-то смертного оцепенения, черные дыры затворенных окон кажутся глубокими язвами, оспинами, ожогами.
Солнце убивает любые световые эффекты, и повсюду, на каждом углу, на карнизах зданий и на пружинных растяжках над тротуарами чернеют уродливые, с обнаженными внутренностями, скелеты рекламных композиций – днем выступают наружу какие-то каркасы, кабели, арматуры, весь черный непотребный остов того, что в темное время суток превращается в каскады, пирамиды, потоки, ураганы озвученного света…
Здания, лишенные подсветки, и вовсе не узнать: закопченные и ржавые, поднимаются они над смердящим котлом мегаполиса, подобно обугленным костям, торчащим из колдовского варева. Огромный купол Центра восстановления здоровья, возвышающийся на стройном трехсотметровом основании, без привычной алой подсветки кажется свинцово-серой поганкой, выросшей после ядовитого дождя. Белоснежные, безупречные, кристально чистые стены Колледжа изящных искушений – при солнечном свете становятся серо-черными, с потеками и разводами…
Дико смотрится пустое, звенящее от жара небо над бульварами без привычных голографических эффектов, без гигантских панно, развешенных над деревьями и между зданий для развлечения киснущих в пробках автолюбителей. Не идет голографический снег над башенками ресторана «Борис Годунов», не кружатся иллюзорные феечки у колонн Большого Анатомического театра, куда тысячи зрителей собираются каждый вечер посмотреть на вскрытие нового трупа – настоящего мертвого тела [31] . Великолепная, соблазнительная, завораживающая статуя Афродиты Кропоткинской при дневном свете оказывается черной карлицей – без эффектов, лазеров и иллюзий платиновый идол становится похож на горбатую кенгуру. Здание Всемирного Конгресса Женщин имени Элеоноры Рузвельт на Фрунзенской, которое в ночное время суток напоминает парящую в поднебесье золоченую каравеллу, при свете солнца выглядит как бетонная табуретка, громоздящаяся на сто с гаком метров в свинцово-ртутное от смога небо. Знаменитые визжащие фонтаны на Комсомольском проспекте ровно в 5 часов утра отключаются, ибо визжать не для кого: ни одного гуляющего на моторикшах, ни одного ребенка с робоняней не встретишь здесь в неурочное дневное время.
31
Так называемые «анатомические шоу» стали особенно популярны после выхода на экраны фильма «Что у нее внутри?» в 2078 году (режиссер Лектор Спектор Гасдрубал, внебрачный внук легендарного Мартина Скорцезе). С середины 80-х годов публичные вскрытия мертвых тел собирают многотысячные толпы зрителей, в начале 90-х прибыли анатомических театров превысили доходы оперного, балетного и зоопаркового бизнеса, вместе взятых. В 2093 году здания Большого театра в Москве и Мариинского театра в Путинбурге перестроены для проведения анатомических шоу с трансляцией вскрытия на огромные экраны.
Центурион Порфирий Литот, зевая, глядел в затемненное окно скоростного чиновничьего удобоката, летевшего по абсолютно пустынной полосе правительственного пула, по самой середине девятого яруса величественного моста через Москву-реку. Полчаса назад центуриона разбудили истошные вопли правительственной связи. Это был сигнал из Претории: несмотря на неурочный час, его срочно вызывало начальство. Да такое начальство, что – ушам своим не поверил Литот. Дежурный офицер Штаба Службы вразумления, вышедший на связь с Порфирием, даже поперхнулся, когда произносил имя безумно высокопоставленной персоны, пожелавшей вдруг встретиться и говорить с молодым, еще совсем зеленым, недавно назначенным центурионом Порфирием Литотом.
Персона была запредельной важности. Порфирий сначала решил, что стал жертвой грубой казарменной шутки завистников из Претории – и даже покосился на календарь: не первое ли число аврелия? Да нет, нынче ведь зима, скоро Новый год… Какие могут быть шутки! Порфирия действительно вызывали в московскую штаб-квартиру Ордена для аудиенции с человеком, чье имя вся планета привыкла произносить с почтительным придыханием.
Посему Литот вскочил как ужаленный с гигантской своей профессорской кровати и в панике заорал на домового: почему костюм не готов?! Домовой даже не стал оправдываться, что, мол, на часах без четверти полдень, все нормальные люди спят, – обезумевшая от страха горничная подала не слишком модное, но зато и не слишком мятое жемчужно-голубое пончо с затейливым шарфиком, с центурионскими петлицами и орденским аксельбантом.
Ужасный, с розовым следом гелиевой подушки на правой щеке, на бегу прилаживая накладные брови [32] (времени на услуги робота-визажиста уже не оставалось), центурион Литот вломился в персональный лифт, низвергнувший его из жилого цокольного этажа в шестой подвальный уровень, где находились частные гаражи профессуры. Где?.. Где моя машина? Порфирий никак не мог привыкнуть к внешнему виду нового персонального удобоката – ах, да вот же он, похожий на бородавчатую торпеду, с ликторскими фасциями на крыше! Центурион нырнул в багровый бархат благоухающего салона. Машина, очевидно, уже получила от домового информацию о пункте назначения: зашептали турбины, и торпеда выплюнулась из подземной части старинной сталинской высотки на Воробьевых горах прямиком на оранжевую ленту правительственного пула. Живо! Нас ждут в Даун Дауне [33] .
32
Накладные брови – непременный атрибут современного мужского имиджа; подчеркивают силу воли, решимость и хорошее физическое здоровье
33
Даун Даун возник на Манежной плошади напротив входа в Центральный Манеж там, где еще в начале века существовал подземный город развлечений под названием «Даун Таун». К 2030 году подземный город разросся так, что многоуровневый лабиринт увеселительных заведений насчитывал около 30 этажей в глубину. В 2044 году во время Второго Московского коллапса все они были затоплены нечистотами, и около десяти лет это место пустовало. В середине века Орден взялся за возведение огромного небоскреба с двумя сотнями этажей в надземной части и сотней этажей в подземной части. Нечистоты были откачаны из подземелья и выпущены по другому руслу, в результате возникла Новая Неглинная река. Даун Даун – самое высокое сооружение в центре Москвы, возведено по проекту, победившему на всемирном конкурсе в Уагадугу. Перед зданием разбит урбанистический Манежный парк, где собраны подлинные фрагменты архитектуры различных эпох, куски реальных зданий Древнего Рима, Китая, Персии, Майя и других цивилизаций.
Почему, ну почему обязательно надо будить посреди дня? Квестор недоумевал: неужели рыцари Ордена и правда никогда не спят, как утверждает молва? Как можно работать при дневном свете, когда солнце режет слипающиеся глаза, раскаленный песок обдирает кожу, голова кружится и раскалывается… Не зря ведь – не от хорошей жизни! – еще полвека назад вся Евразия перешла на ночной образ жизни.
В начале XXI столетия, конечно, было еще не так жарко – говорят, в Москве даже выпадал изредка натуральный кристаллический дождь, отдаленно напоминающий искусственный снег, который заказывают сегодня дети на Новый год. Переход на ночной стиль жизни начали вовсе не те, кто более других страдал от жары, – а те, кто умел экономить свое время и деньги. Умные люди заметили, что по ночам не только меньше транспортных заторов на улицах, но и гораздо ниже тарифы на пользование телекоммуникациями, на воду, электричество и очищенный воздух. Работать и отдыхать по ночам оказалось втрое менее накладно, чем при солнечном свете.