Турецкий берег, край любви
Шрифт:
– Вы не возражаете, если мы к вам сядем? – спросила по-русски та, которую Миронова приняла за клиентку. – Бабушка Биргюль – гадалка, а я ее ученица и помощница. Меня зовут Аня, я с Украины.
– Ученица? – удивилась Миронова.
– Ну да. Учусь расшифровывать разводы кофейной гущи. Вернусь домой, в Харьков, открою там салон. На Украине сейчас на гадалок спрос.
– А мне-то гадать кто из вас будет? И сколько это стоит?
– Так бесплатно же! – Аня радостно всплеснула руками. – Совсем бесплатно! Гадать бабушка Биргюль будет, а я переведу. Повезло тебе, девонька, ой как повезло!
– Нет. А что, она и в самом деле знаменитость?
Анна сделала вид, что не расслышала в голосе клиентки иронии:
– Еще какая! Она ж не только на гуще специализируется, а еще и на камнях. Рисунки, которые на стенках Айя-Софии, бабушка Биргюль, между прочим, разъяснила. Книжку-то по ее рассказам написали. На сто языков перевели и сейчас во всем мире продают. Э-э, да ты, видать, и про это ничего не знаешь! Вообще, что ли, в своей Москве ничего не читаешь? Хотя какое там читать-то, в такой круговерти сумасшедшей… Ладно, расскажу тебе.
Про главную достопримечательность Стамбула, мечеть Айя-София, Миронова, конечно, знала. И про то, что она была построена в шестом веке как христианский храм; и про то, что послы князя Владимира, вернувшись из Константинополя, назвали собор Святой Софии раем на земле, и про то, что будто бы именно их восторженные рассказы сподвигли князя принять православие и крестить Русь; и про то, что в пятнадцатом столетии к церкви пристроили минареты, а кресты на куполах заменили полумесяцем… Все это Марина знала, но решила не прерывать Анну, которая рассказывала о жемчужине Стамбула с таким вдохновением. Наконец очередь дошла и до камней, пророчества которых удалось разгадать бабушке Биргюль. Стены Айя-Софии облицованы мрамором разного цвета: розовым, зеленым, черным, темно-серым, белым. И не надо даже особо вглядываться, чтобы увидеть на нем деревья, водопады, цветы, фигуры зверей, лица людей.
– Видеть-то их все видят, а вот прочитать эти послания не каждому дано, – поучительно подняла палец вверх Анна. – Тут ведь не только рисунок, который в мраморных жилках проглядывает, имеет значение, но и цвет камня. Был здесь на днях один архитектор из Нижнего Новгорода. Я ему тоже про Айя-Софию рассказывать стала, а он смеется: «Да глупости все это! Ничего сверхъестественного в рисунках нет. Камнетесы специально так мраморные глыбы распиливали, чтобы симметричные фигуры получались. Потом плиты с одинаковыми силуэтами встык укладывали, вот и получались фонтаны чудесные да звери невиданные!» Ну что с такого Фомы неверующего взять? Но на гуще погадать все-таки согласился. А когда бабушка Биргюль ему про прошлое говорить начала, в лице переменился. Про настоящее и будущее даже не дослушал – побледнел, что твоя стена, и из кофейни опрометью выскочил. Вот так-то, девонька!
– Про что же это бабушка Биргюль ему напомнила, что он так испугался?
– Про один старый грех. Какой, не спрашивай, все одно не отвечу. Правило у нас такое: чужим ушам – ни слова.
– А в рисунках-то на стенах храма что? Ты же так и не сказала…
– Да все! Все события, которые на Земле были, есть и будут. Бабушку Биргюль в одной газете – французской, что ли, или английской – даже турецким Нострадамусом назвали.
– О! Это, конечно, серьезная рекомендация.
– Смейся, смейся. – Анна скорбно поджала губы. – Архитектор тоже смеялся.
Все время их разговора старая турчанка сидела, низко склонив голову, и беззвучно шевелила губами. Но стоило Марине сделать последний глоток и поставить чашку с гущей на блюдечко, как маленькая, похожая на птичью лапу ручка скользнула по скатерти и, ухватив блюдце за краешек, подвинула его к себе. Теперь у Мироновой появилась возможность хорошенько рассмотреть лицо гадалки. Испещренное мелкими, будто нарисованными черной гуашью по коричневому полю морщинами, оно было абсолютно бесстрастно, а матовые, похожие на эбонитовые шарики глаза казались слепыми.
«Как же она гадать будет, если ничего не видит?» – подумала Марина. Видимо, сомнение отразилось на ее лице или старуха неведомым образом прочла ее мысли. Отрешенный взгляд вдруг стал жестким и пронзительным. Не выдержав его, Миронова опустила глаза. Теперь она видела только руки гадалки. Взяв в правую чашку, бабушка Биргюль повращала ее по часовой стрелке, резко перевернула над блюдцем и, держа на весу, дала гуще стечь. Потом принялась рассматривать потеки на стенках чашки.
– Почему она ничего не говорит? – шепотом спросила Марина.
– Подожди… Сначала она расскажет про твое прошлое и настоящее – они на рисунках, которые в чашке, а будущее – на блюдце.
Голос у старухи был глухой и монотонный. Когда она замолчала, Анна, поблагодарив свою наставницу почтительным кивком, начала переводить:
– В прошлом у тебя покой и радость. Хороший человек рядом. Любит тебя. И сейчас любит. Очень потерять боится. Больше всего на свете. А ты в другую сторону смотришь. На чужой дом, на чужое богатство. Чужую жизнь к себе примерить хочешь. Чужую беду зовешь.
– Это она так сказала? – Марина не отрываясь смотрела на гадалку.
– Конечно. Я, что ли, на ходу сочинила? – Анна снисходительно улыбнулась. – Ну что, девонька, поверила теперь? Правду про тебя бабушка Биргюль сказала?
Марина неопределенно мотнула головой.
– Знамо, правду. Тут все сначала смеются, а потом глаза таращат и пытают: «А откуда она все это узнала?» Откуда-откуда, кофий рассказал. Сейчас она про будущее говорить станет. Ты помолчи, не отвлекай меня, чтоб я ничего не перепутала.
Марину затрясло, будто в ознобе. В кафешке, несмотря на кондиционер, жара, а у нее мурашки по коже. Посмотрев с полминуты на блюдце, гадалка вдруг, ни слова не говоря, поднялась и сделала шаг назад. Анна вскочила, взяла старуху за локоть и часто-часто заговорила по-турецки. Гадалка ответила несколькими короткими фразами.
– Бабушка Биргюль говорит, что ты черная, – обратилась наконец к Марине Анна. – Пустила внутрь зависть. И если сделаешь так, как задумала, то смерть на тебе будет.