Турист
Шрифт:
В ожидании заказа поговорили о нем. Примаков не скрывал, что сделал карьеру в КГБ, где дослужился до звания полковника и где пережил нелегкий процесс реформации. К середине девяностых иллюзий уже не осталось.
— Знаете, мы ведь убиваем своих же журналистов.
— Я слышала.
Он покачал головой.
— Прискорбно. Но изнутри с этим ничего не поделаешь. Я подумал, изучил варианты и в двухтысячном, с наступлением нового тысячелетия, я решил, что лучше поработать на мировое сообщество, чем отстаивать мелочные интересы своей страны.
—
Он вскинул кустистые брови и тут же нехотя кивнул.
— О неудачах и провалах пишут в газетах; успехи продаются плохо — они скучны. Вы согласны?
Официантка вернулась с двумя дымящимися подносами. Примаков принялся за еду.
— Я бы хотела, чтобы вы рассказали об этом. Копаться в грязи, ворошить прошлое не собираюсь. Хочу лишь понять, кто такой на самом деле Мило Уивер.
Несколько секунд он жевал, потом кивнул.
— Мило. Вы уже упоминали это имя.
Она обворожительно, насколько могла, улыбнулась.
— Евгений. Пожалуйста. Давайте начнем с Эллен Перкинс.
Примаков посмотрел на нее, потом на тарелку и, пожав плечами, отложил приборы.
— Эллен Перкинс?
— Да. Расскажите мне о ней.
Он смахнул с лацкана пиджака что-то похожее на женский волос. Коснулся на мгновение щеки.
— Вы столь очаровательны и прекрасны, что у меня просто не остается выбора. Мы, русские, такие. Слишком романтичны — даже в ущерб себе.
Джанет добавила еще одну чарующую улыбку.
— Я ценю это, Евгений.
Он кивнул и заговорил.
— Эллен была особенная. Это вы должны иметь в виду прежде всего. Мать Мило была не просто милашкой, как говорят у вас в Штатах. Вообще-то она не была такой уж красивой. В шестидесятые в революционных ячейках по всему свету хватало белокурых ангелов. Хиппи, переставших верить в мир, но сохранивших веру в любовь. Большинство из них плохо представляли себе, чего хотят и что делают. Подобно Эллен, почти все ушли из дому и просто стремились найти новую семью. Если нужно умереть — что ж, пусть так. По крайней мере, они умрут ради благородной цели, не то что бедные ребята во Вьетнаме. — Он поднял вилку. — Но Эллен, она смотрела дальше, сквозь романтический флер. Эллен пришла к новой вере интеллектуально.
— Где вы познакомились?
— В Иордании. В одном из учебно-тренировочных лагерей Арафата. До этого она прошла долгий путь радикализации в Америке и ко времени нашего знакомства черпала вдохновение в идеях ООП и «Черных пантер». На пару лет опередила свое время. Но тогда, в шестьдесят седьмом, в Америке ей просто не с кем было поговорить. Так она и оказалась в Иордании — с двумя друзьями. Познакомилась с самим Арафатом, потом со мной. Признаюсь, Арафат произвел на нее куда более сильное впечатление.
Он остановился, и Симмонс поняла, что заполнить паузу нужно ей.
— А что вы там делали?
—
— Эллен Перкинс стала агентом КГБ?
Знакомый уже жест.
— Планировалось, что станет. Но Эллен видела меня насквозь. Понимала, что мне наплевать на мировую революцию, что я всего лишь выполняю свою работу. Чем больше имен в списке завербованных, тем весомее пенсия. Она все понимала. Называла меня лицемером! — Он покачал головой. — Серьезно. Перечисляла мне грехи Советского Союза: голод на Украине, блокада Западного Берлина, Венгрия в пятьдесят шестом. Чем я мог возразить? Украина — понятно, ошибка безумца, то есть Сталина. Берлин и Венгрия — вмешательство контрреволюционеров с Запада. Впрочем, мои отговорки ее не интересовали. Да-да, так она это называла — отговорки.
— То есть работать с вами она не пожелала, — кивнула Симмонс.
— Как раз наоборот! Я же сказал, Эллен была очень умна. Иордания была для нее только началом. Да, ее группка научится стрелять и взрывать, но потом им потребуется серьезная поддержка. Москва в то время была щедрая. Эллен хотела использовать меня. А мне было не до работы. Понимаете, я в нее влюбился. Она была… неистовая.
Симмонс понимающе кивнула, хотя все это казалось ей полной бессмыслицей. Она была слишком юной, когда закончилась холодная война, а рассказы родителей о революционных шестидесятых звучали набором клише. Влюбиться в революционера означало теперь влюбиться в бомбиста-самоубийцу, бормочущего что-то из Корана. Представить себе этого Джанет не могла — воображение не опускалось до такого дна.
— Ее отец, Уильям… Эллен ведь не разговаривала с ним?
От недавнего благодушия не осталось и тени. Кровь отхлынула от лица.
— Нет. И я даже не пытался убеждать ее. Папаша — настоящее дерьмо. Знаете, что он сделал с ней? С Эллен и ее сестрой, Вильмой?
Симмонс покачала головой.
— Изнасиловал. Лишил девственности. Ей было тогда тринадцать. — Прошли десятки лет, но гнев еще не остыл в нем. — Когда я думаю об умерших, о всех тех, кого за последние шестьдесят лет убили мы и кого убили вы, мне стыдно — да, стыдно, — что такой мерзавец все еще жив.
— Ну, жизнь его не балует.
— Он дышит, и это уже слишком хорошо для него.
14
Видя, что опаздывает в ГЦПЗ, Симмонс извинилась и вышла из-за стола, чтобы позвонить. Фицхью взял трубку после второго гудка.
— Послушайте, я опаздываю. Может быть, на полчаса.
— Что такое?
Она чуть было не сказала, что беседует с Примаковым, но в последний момент передумала.
— Пожалуйста, подождите меня в вестибюле.