Турист

Стейнхауэр Олен

Те первые дни в Венеции прошли, не оставив следа. Она всегда была гением по части не замечать то, что перед глазами, и сейчас спрашивала себя, не повторяет ли то же самое здесь, в Остине, в этот субботний день.

Кое-какие параллели были. Муж исчез среди ночи, растворился бесследно, рассеялся как дым, а она день за днем потела на задней веранде родительского дома. Жара в Остине почти такая же, как в Венеции, тяжелая, изнуряющая, обволакивающая тебя всего, стоит лишь совершить вылазку за пределы дома. А еще в Остине, как и в Венеции, Тина была одна — только она и дочь.

—

Лимонаду? — спросила мать, высовываясь из-за раздвижной стеклянной двери и напоминая своим появлением, что она все же не одна. По крайней мере, в формальном понимании этого слова.

— Да, мам. Спасибо.

— Долго не сиди.

Ханна Кроу закрыла дверь, оберегая драгоценную искусственную прохладу, а Тина осталась. Выгорающая трава и два умирающих тополя, посаженные недавно у забора, напоминали, что она не в Венеции, а в Техасе. Здесь, в северных пригородах Остина, вода ценится дорого, а вот земля пустует, и люди живут за высокими оградами. Совсем другой мир.

Ханна принесла большую пластиковую чашку с ледяным лимонадом и села рядом с дочерью. Некоторое время обе молча смотрели на жухлую, бурую траву. Ханна выглядела моложе своих пятидесяти шести, и кожа ее постоянно оставалась подрумяненной техасским солнцем. Она часто говорила, что предпочла бы, как ее муж Мигель, родиться по ту сторону границы и быть такой же смуглой, как он, но при этом не отказывала себе в удовольствии похвастать тем особым, оливковым оттенком кожи дочери, который стал результатом соединения лучших качеств обоих миров.

Первой не выдержала Ханна.

— От него ничего?

— Он уже не позвонит.

— Позвонит. Обязательно позвонит.

Мать либо не хотела, либо не могла разобраться в ситуации, и Тину это раздражало.

— Не позвонит, мам. Не может. В Компании думают, что Мило совершил кое-что нехорошее, и он не может позвонить, пока не докажет свою невиновность.

— Но от одного звонка…

— Нет, мам. Его найдут даже по одному звонку. — Тина щелкнула пальцами. — Он не может рисковать.

Ханна печально улыбнулась.

— Знаешь, на что это похоже?

— Знаю. На паранойю.

Ханна кивнула.

— Это не паранойя. Ты же сама видела тот седан возле дома Шеффилдсов. Помнишь, я тебе показывала?

— Просто к Шеффилдсам кто-то приехал.

— Да? Тогда почему они сидят в машине и не выходят?

Тина уже два дня пыталась указать матери на очевидное, но никакие детали Ханну не убеждали. Отец, тот все понял, так почему же мать не может?

— В любом случае, мы очень рады, что вы приехали. Так давно не видели Стефани…

Тина закрыла глаза. А на что она рассчитывала, думая, что мать все поймет? Да, родители с самого начала знали, что Мило работает в ЦРУ, но полагали, что он занимается аналитикой, имеет дело с секретной информацией, из-за чего и не может рассказать о своей службе за обеденным столом. Они ничего не знали об истинных обстоятельствах их знакомства и, разумеется, даже не подозревали, что их зять не только носит иногда оружие, но даже имеет разрешение пользоваться им.

Люди, коротавшие время в седане у дома Шеффилдсов, работали на женщину, внезапное появление которой и оборвало их отпуск. Специальный агент Джанет Симмонс. Первоначальное впечатление — такой дряни, как эта Симмонс, она еще не встречала — по прошествии времени стерлось, и теперь Тина понимала, что Симмонс всего лишь пыталась объяснить ей логику своих действий.

— Да, я считаю, что ваш муж убил Энджелу Йейтс и еще одного человека. Поэтому и хотела его задержать. Почему он сбежал? Вы можете мне сказать?

— Не могу.

— Вот именно, Тина. Если он невиновен, я готова его выслушать. Для этого нужно, чтобы он сидел передо мной, — Симмонс покачала головой, и ее блуждавший по комнате взгляд зацепился за дальнюю стену. — Это внезапное исчезновение… Со стороны выглядит не очень хорошо. Может быть, вы знаете что-то такое, о чем нам не говорите? Может быть, знаете, где он?

Тина, ничуть не покривив против правды, сказала, что не знает ничего, и в последовавшие за тем разговором дни не раз размышляла о том, что и впрямь знает на удивление мало. Даже у Патрика завелись кое-какие подозрения. Может быть, как раз по причине собственной ущербности этот несчастный, жалкий человек видел то, чего не замечала она?

Мать сказала что-то, заканчивавшееся словами: «…свежие тортильи прямо с гриля».

— Ты о чем?

Ханна Кроу улыбнулась и погладила дочь по руке.

— О новом ресторане возле I-тридцать пять. Подумала, может, съездим туда вечерком? Ты как?

— Конечно, мам. Отличная мысль.

Мигель Кроу считался здоровяком с девятнадцати лет, когда заработал стипендию и отправился в Техасский университет — учиться инженерному делу. Приехав в Остин из Гвадалахары, он сразу начал планировать будущее, устанавливая контакты со всеми рекрутерами нефтяных компаний, приезжавшими в университет дважды в год. К выпускному в кармане у него уже лежал контракт с «Эксон мобайл», разрабатывавшей в то время нефтяные месторождения на Аляске, куда Мигель и отбыл вместе с женой, оставившей учебу, чтобы последовать за мужем на север. Тина родилась в Номе, но уже к шести годам вместе с родителями вернулась в Ирвинг, пригород Далласа, где располагалась штаб-квартира корпорации. В совете директоров компании Мигель был первым и единственным мексиканцем. В 2000-м, когда по стране прокатилась волна ненависти к нефтяным конгломератам, он ушел в отставку.

В Остине Мигель купил велосипедный магазин, закрывшийся по причине наступления трудных времен, расширил бизнес, сменил имидж и провел в местной «Кроникл» рекламную кампанию. Местные называли его заведение «Уол-Мартом великов». К своему новому предприятию Мигель относился с немалой иронией, а когда Тина спросила однажды, сколько магазинчиков закрылось из-за него, он ответил:

— Господи, Тина, я думал, ты будешь радоваться, что отец помогает окружающей среде.

Несогласие с его деловой этикой не мешало Тине обожать отца. В свои почти шестьдесят он оставался плотным и крепким и чем-то напоминал мексиканского борца. В присутствии внучки Мигель забывал обо всех делах и мог часами лежать на полу, обсуждая все, что только приходило ей на ум.