Турист
Шрифт:
Она практически не спускала глаз с шоссе и пыльной стоянки за деревянными щитами, но так и не заметила его, пока он не очутился у нее за спиной и, коснувшись плеч, не прошептал:
— Это я.
Его щека оказалась вдруг рядом, и Тина повернулась и поцеловала его в губы. Некстати подоспели слезы, и они просто замерли на несколько секунд, обнявшись. Наконец Мило отступил, и Тина смогла разглядеть мужа. Он выглядел уставшим и похудевшим, под глазами проступили мешки.
— А я беспокоилась. Думала, тебя уже нет.
Мило поцеловал ее еще раз.
—
Она рассмеялась и погладила его по небритой щеке.
— Есть в запасе пара трюков.
— Двадцать седьмой! — крикнула девушка в окне раздачи.
— Это мы, — сказала Тина.
— Я возьму. — Он поднялся и тут же вернулся с подносом, на котором высилась горка еды.
— Где ты пропадал? — спросила она, когда он снова сел.
— Всего не перескажешь. Том умер.
— Что?! Том?..
Мило кивнул и, понизив голос, добавил:
— Его убили.
— Убили… Кто?
— Не важно.
— Как это не важно! Конечно важно! Ты его арестовал?
Вопрос прозвучал глупо, и Тина сама это поняла. Прожив несколько лет с человеком, работающим на Компанию, она практически ничего не знала о том, чем они там занимаются.
— Видишь ли… В общем, тот, который стрелял… мне пришлось его убить.
Тина зажмурилась — в нос ударил сделавшийся вдруг неприятным запах уксуса — и подумала, что ее сейчас вырвет.
— Он и тебя хотел убить? Тот…
— Да.
Тина открыла глаза и уставилась на мужа. Потом крепко, до боли, стиснула его руку, переполненная той дикой, всепоглощающей любовью, что накатывает вместе с желанием вцепиться в любимого зубами, съесть его, вобрать в себя целиком. Чувство это не приходило к ней давно, наверное, с их первых дней. У него была колючая, мокрая от слез щека. Чьих? Его? Нет — Мило никогда не плакал.
— Проблема в том, что все решат, будто это я убил Грейнджера. Я пока скрываюсь, но как только о его смерти станет известно, оставаться в этой стране будет слишком опасно.
Она взяла себя в руки. Отстранилась, но не убрала руки с его запястья.
— И что теперь?
— Последние два дня я только об этом и думаю, — сухо, по-деловому ответил он. — И, как ни крути, решения нет. Компания хочет моей смерти.
— Что? Почему?
— Не важно, — сказал он и, прежде чем она успела возразить, добавил: — Ты только знай, что, если я снова покажусь, меня тут же убьют.
Тина кивнула, изо всех пытаясь не растерять остатки самообладания, держась за его собранность, его логику, его рассудительность.
— Ты ведь хотел собрать какие-то доказательства. Ты их собрал?
— Не совсем.
Она снова кивнула, словно понимала, о чем речь, словно жила в его мире.
— Итак, Мило, какой будет ответ?
Он медленно вдохнул через нос. Посмотрел на еду, к которой так и не прикоснулся. И, словно обращаясь к подносу, проговорил:
— Исчезнуть. Всем троим. — Он остановил ее движением руки. — Подожди. Это не так трудно, как может показаться. Деньги у меня есть, отложены.
— Да.
— Можно уехать в Европу. Я знаю людей в Берлине и Швейцарии. Все устроится, я об этом позабочусь. Поверь. Конечно, будет нелегко. Мы вряд ли сможем навещать твоих родителей, но они смогут приезжать к нам.
Хотя Мило и говорил медленно, Тина в какой-то момент поймала себя на том, что не понимает мужа. Час назад худшим, что она могла представить, было бы известие, что Мило ранен. Думая об этом, она только что в обморок не падала. А теперь он говорит, что они, как семья, должны исчезнуть с лица земли. Уж не ослышалась ли? Нет, не ослышалась — она поняла это по его лицу. И ответ пришел еще до того, как мозг успел все усвоить и предложить логическое решение:
— Нет, Мило.
43
Слезы просочились после Свитуотера. Первые часы никаких слез не было, только щипало в глазах. Мило вряд ли смог бы сказать, из-за чего вдруг расплакался, что сломало задвижку. Может быть, виноват был огромный щит с рекламой страхования жизни — счастливая семья, по-видимому только что получившая полис уверенности в завтрашнем дне, одаряла проезжающих широкими голливудскими улыбками. Может быть. Не важно.
Впереди, пуская красного петуха по широкой, иссушенной техасской равнине, садилось солнце, когда ему открылась простая, но оглушающая истина: а ведь он не был готов к тому, что случилось. Туристы выживают только потому, что умеют предвидеть неожиданный исход того или иного события и, соответственно, подготовиться. Может быть, его оплошность означала, что он и не был никогда таким уж хорошим Туристом, потому что ему и в голову не приходило, что жена откажется исчезнуть вместе с ним.
Мило еще раз прошелся по ее аргументам. Поначалу речь шла только о Стефани.
«Нельзя вот так взять и сказать шестилетней девочке, что теперь у нее другое имя и что она вот-вот останется без всех своих друзей. Нельзя, Мило!»
А что лучше, остаться без друзей или лишиться отца? Он так и не спросил. Промолчал, потому что боялся услышать:
«Ну, у нее ведь есть еще Патрик».
Потом она все же согласилась, что проблема не только в дочери.
«Что я буду делать в Европе? Я даже по-испански едва говорю!»
Да, она его любит. Увидев, что убивает его отказом, принялась целовать колючие, воспаленные щеки, повторяя, что любит, любит, любит. Вопрос не в этом. Это даже и не вопрос. Да, любит, но это не значит, что она готова сломать дочери всю жизнь ради того, чтобы скитаться вместе с ним по миру и постоянно оглядываться — не целится ли в спину киллер.
«Разве это жизнь, Мило? Поставь себя на наше место».
Он и ставил. Представлял их со Стефани в «Евродиснейленде», где никто не помешает закончить оборванные каникулы, где не надо вздрагивать от нежданных звонков по сотовому, где те же развлечения, те же сладости, тот же смех. Просто у них будут другие имена. Лайонел, Лора и Келли.