Туркестанский крест
Шрифт:
На какое-то время Злата замолкла, нервно теребя пальцами бахрому скатерти.
– Я вся такая злая вышла из милиции и направилась в сторону дома. Неожиданно, около кинотеатра «Мир», двое хватают меня под руки и запихивают в «Жигули». Добром, говорят, не пошла, так силой отвезём. Пока один из них обходил машину, другой удерживал меня внутри, затыкая рот своей потной ладонью. Я исхитрилась и укусила его за палец. Он закричал, разжал руки. Я выскочила на дорогу. Вижу военный уазик и, не раздумывая, – туда. Остальное Вы знаете.
Лейтенант, не перебивая, выслушал её сумбурный рассказ. По Туркмении
И ещё… За время монолога Златы, Максим понял, почему случайная попутчица показалась ему знакомой. Офицер вспомнил, где и когда он пересёкся с ней. Правда, некоторые сомнения всё ещё оставались.
– Почему же ты к родителям или к друзьям за помощью не обратилась? – поинтересовался лейтенант.
– У меня нет родителей, а друзьями обзавестись не успела. Я приехала в Ашхабад девять дней тому назад.
Максим вышел из-за стола, застегнул ремни портупеи, подошёл к распахнутому окну и закурил. Сделав пару затяжек, он обратился к девушке:
– Схожу на КПП, встречусь с этими непонятными товарищами. Ты здесь в безопасности, расслабься и жди меня. Если сюда вдруг кто-нибудь заглянет, скажешь, что ты моя жена. Я – лейтенант Максим Кольченко. Запомнишь?
– Запомню, – Злата кивнула головой, – только вот…
В этот момент дверь скрипнула, и в помещение зашёл старший прапорщик Язвицкий, пожилой мужчина среднего роста, с солидным брюшком и с большой, сияющей лысиной. В руке он держал фуражку с чёрным околышем, его форменная рубашка была мокрой от пота. Ему было за пятьдесят, но его не увольняли, потому что он был единственным фронтовиком, воевавшим в составе этого корпуса. Григорий Семёнович слыл прекрасным человеком и добросовестным служакой, его любили солдаты, уважали сослуживцы и ценили командиры. После яркого солнца он не сразу разглядел в полумраке помещения Максима и девушку.
– Григорий Семёнович, знакомьтесь! Это – Злата. Займите её пока какой-нибудь беседой, а я ненадолго отлучусь по своим делам.
Девушка подошла к лейтенанту и что-то смущённо шепнула ему в ухо.
– Не проблема, – улыбнулся Максим, – суббота, время – послеобеденное, штабные уже разбрелись по домам – сегодня в Москве открытие Олимпиады. Григорий Семёнович, будьте добры, сопроводите даму в туалет. Сержанту, дежурному по штабу, передайте, что если будет умничать, то я, когда вернусь, настучу ему по бестолковой голове!
Уже в дверях лейтенант внезапно обернулся и прищуренным взглядом пристально посмотрел на Злату.
– Скажи-ка мне, красавица, перед тем как я уйду, вот такую фразу – теперь ты знаешь всё, иди и не оборачивайся, – вполне серьёзно попросил её Кольченко.
– Да пожалуйста, – девушка недоуменно пожала плечами, – теперь ты знаешь всё, иди и не оборачивайся.
Лейтенант вышел из душного сумрака помещения под палящие лучи раскалённого добела солнца. Дверь бунгало жалобно скрипнула и медленно закрылась.
– Костя! Поехали к «стекляшке»!
Машина, нервно вздрогнув, завелась и, не спеша, покатилась вокруг плаца, мимо старых чинар и акаций, по дороге, ведущей к выезду из военного городка.
«Злата, Злата.… Вспомнил я, где и как мы с тобой повстречались. Правда, выглядит это всё как-то уж совсем невероятно. С тех пор прошло более пяти лет, а девушка выглядит моложе, чем тогда» – подумал про себя лейтенант и, откинувшись на спинку сидения, сомкнул веки.
Перед глазами отчётливо предстал чудесный апрельский день пятилетней давности: ослепительная вспышка молнии, ударившая в крышу эстрады танцплощадки, терпко-кислый аромат весеннего воздуха, насыщенный невероятным количеством озона. Смеющиеся глаза девушки, чёрные, бездонные, с золотыми искорками, тонущими в их бездонной глубине.
Провинциальный городок. Вторая половина дня. Восемнадцатилетний Максим Кольченко возвращался домой из военкомата, где только что успешно прошёл призывную комиссию. Он был признан годным без ограничений и предварительно зачислен в команду новобранцев-морпехов, предназначенную для отправки на Тихоокеанский флота. Прошлым летом Максим завалил вступительные экзамены в институт стран Азии и Африки при МГУ, и вооружённые силы Советского Союза распахнули перед ним свои двери. На службу Кольченко не рвался; он и так всю свою недолгую жизнь провёл в армии, среди солдат, среди оружия и боевой техники. Отец – кадровый офицер, полковник. Мать – филолог. Он был типичным гарнизонным ребёнком. За его спиной – две группы войск и пять военных округов, от Германии до южного Казахстана, семь сменённых школ и полгода работы на стройке монтажником. Срочная служба его не пугала. Долг родине Максим собирался отдавать либо в морской пехоте, либо в ВДВ. А учёба никуда от него не денется. Кольченко был уверен, что, отслужив, поступит в свой институт вне конкурса.
Тот день был по-летнему тёплым. В сквере у кинотеатра уже распустились первые бутоны алых и белых роз, в городском саду полыхала сирень, а под стволами черёмух белоснежными коврами стелились россыпи опавших лепестков. Воробьи, раздуваясь от важности, чирикали во всё горло, а в прозрачно-голубом небе, кувыркаясь, кружили голуби. На казачьем рынке, через который пролегал путь Максима, в это время дня было немноголюдно.
Гроза налетела стремительно, как песчаная буря в казахской степи. Свинцовые тучи огромными шарами накатывались на разомлевший город со скоростью курьерского поезда. Резко потемнело. Яростный порыв ветра поднял в небо облако пыли и закружил в мелких смерчах обрывки бумаги, прошлогоднюю листву, опавший цвет черёмух, фантики от конфет…
Зигзаг молнии, сверкнувший одновременно с оглушительным раскатом грома, расколол мрак неба. Электрический разряд с треском ударил в крышу эстрады танцплощадки, метрах в пятидесяти от спешащего домой Максима, и безо всякой моросящей прелюдии, хлынул ливень. Нет, не ливень… Настоящий водопад! Прохожие бросились под навесы торговых рядов, спасаясь от не на шутку разгулявшейся стихии. Стоя среди людей, укрывшихся от падающей с небес воды, Кольченко во все глаза смотрел на проделки разбушевавшейся природы. Мысленно чертыхнувшись, он подумал, что если бы целую минуту не любовался розами, словно сентиментальная гимназистка, то мог бы лицезреть всё это из окон уютной квартиры, да видно, не судьба.