Туркужин
Шрифт:
Но одаривая нартов, на самом деле, бог доставлял удовольствие в первую очередь себе. Так в нем просыпалось давно забытое чувство радости. Правда, это чувство быстро улетучивалось. Гоняясь за ним, Амыш и старался, наполняя природу своими дарами; увлекая нартов чистотой и прохладой вод, пением птиц, благоуханием цветов и ароматом плодов.
Храбрость Дауда стала прекрасным поводом доставить себя еще немного радости. Передав юноше альпа, Амыш ждал, когда радость от сделанного подарка пройдет, и он покинет табунщика. Но радость все не проходила,
– Это же Я! Ты – это Я! – заговорил вдруг Амыш, изменившимся голосом.
Бог сказал эти слова один, другой, третий раз, все более и более воодушевляясь и вроде как распаляясь, но, не нагреваясь, а будто наполняясь и даже приподнимаясь над землей. Вот и сокол отлетел в сторону, и белка с плеча соскочила. Даже медведь с барсом и лисом замерли, но стоят на месте – стыдно ведь бежать, как два трусливых зайчишки.
Замешательство бога и его свиты длилось довольно долго. Не известно, чем бы все кончилось, но волшебная свирель вдруг выскочила из сумы и упала к ногам табунщика.
Амыш тут же понял, что говорит.
Конечно! Он нашел преемника!
Словно гора свалилась с его плеч. От счастья бог oбнял ошарашенного Дауда…
Да, как передать, что почувствовал в этот миг Амыш? Впервые за тысячи лет он прикоснулся к человеку. Оказалось, он так в этом нуждался. Обняв Дауда, бог вдруг заплакал.
Не заплакал – зарыдал. Он рыдал о жене, которой у него никогда не было, доме, который не построил и детях, которые не родились. Бог горевал об отце и матери, которых оставил, о братьях с сестрами, которых не сберег.
Не в силах остановиться он все плакал и плакал, пока ни выплакал вконец все свое величие и бессмертие.
Когда Амыш вытер слезы и отстранился от Дауда, это был маленький сгорбленный старик, едва стоящий на ногах.
Одной рукой поддерживая бога, Дауд поднял с земли волшебную свирель и протянул ее Амышу.
– Она твоя, – сказал Амыш, вздохнул облегченно, и умер…
С быстротой молнии разлетелась по Южному Княжеству весть о храбром табунщике, убившем великана Емынежа.
Древняя как горы Туркужина бабушка Бица с гордостью рассказывала о герое-внуке и позволила себе плакать о Туте, который, по ее мнению, скорее всего, был скрытым героем, так и не сумевшим себя проявить.
Воинственные дядья Дауда, на самом деле очень добрые и нежные, теперь тоже открыто выражали свои истинные чувства…
Но не все радовались чудесному спасению Дауда и его возвеличению богами. Родители Адиюх даже опечалились. Они решили поскорее выдать дочь замуж. Прежде чем Дауд вернется с гор…
Пора моросящего дождя в землях княжества длилась довольно долго. Дауд любил это время долгожданной встречи с родными и любимой.
Когда зашли в селение, сердце табунщика забилось сильнее – за поворотом начиналась усадьба Канжа.
Ни морось, ни густой туман не помешали Дауду разглядеть прекрасную Адиюх. Она стояла у изгороди, закутавшись в большой пуховый платок.
Увидев Адиюх, юноша спешился, взял быстрокрылого пегого под уздцы.
Что-то незнакомое, непривычное появилось за лето в облике любимой, думал Дауд, поглядывая в сторону Адиюх. Он пропустил табун вперед, предупредил новых товарищей, что догонит и, поглаживая разгоряченного альпа по крупу, подошел к девушке.
От рождения смуглая кожа Адиюх словно светилась.
– Дауэ ущыт, си псэ? Здравствуй, душа моя, – приветствовал Дауд.
– Къохъусыж, с возвращением, – промолвила Адиюх.
Глядя на суженого горящими глазами, Адиюх рассказала, что родители выдают ее замуж.
Туман и морось навалились на Дауда, придавив тяжелей любого абра-камня(7)7. Там мать одна, промелькнула в его уме мысль и на секунду силы оставили его. Есть дядья и Бица, успокоила его вторая секунда новой мыслью и надеждой, и он ожил.
Третья секунда предложила решение проблемы.
– Попрощаюсь с матерью и приеду ночью за тобой, собирайся в путь, – сказал Дауд девушке, вскочил на альпа и поскакал догонять табун.
Не было на свете дороже ноши, чем та, что Дауд посадил на своего альпа следующей ночью. Пристроил он девушку, сел на пегого сам и помчался в горы.
Дауд, казалось, все просчитал: два дня и две ночи пути на крылатом пегом, где влет, где по горным тропам; а там гряда, Стена огня и другой, неведомый мир Севера.
Чем выше поднимался альп в горы, тем холоднее становилось. Дождь перешел в мокрый снег. Камни покрывались ледяной коркой.
Спешить нельзя, медлить тоже, думал Дауд, здесь так скользко и темно, почти ночь… наверно… стоило переждать… думал я, да не додумал…
В следующий миг альп споткнулся. Тоненькая Адиюх выскользнула из бурки и упала, ударившись об острые камни. Дауд тут же спрыгнул на землю:
– Адиюх, как ты? Слышишь меня?
Бездыханное тело девушки остывало прямо на глазах. Леденящим ужасом, бездонной чернотой вошло в мир Дауда осознание случившегося.
– А-а-а, мой Свет, моя Жизнь, суженая моя, не оставляй меня, проклятого богами, одного. За что!?.. Что я натворил? – тихо запричитал Дауд, не замечая, как за его спиной черно-белый подарок бога Амыша, взмахнув крыльями, сошел с тропы и растворился во мгле серебристым туманом.
Отнес юный пастух свою любимую выше в горы – он знал, там есть небольшой грот, – уложил в нем бездыханное тело Адиюх, погоревал, наплакался, затем сказал: «Я иду к тебе, родная», – и прыгнул со скалы…
В это время по ущелью двигался отряд чинтов во главе со своим вечным правителем Ульгертом. Вдруг два луча яркого белого света вспыхнули высоко над пропастью, и погасли.