Тушите свет (сборник)
Шрифт:
Посмотрев на все эти туши-карандаши, я швырнула все на диван и побежала в коридор, понимая, что времени у меня все равно нет. В коридоре я даже не надела туфли, а вонзилась в них как-то с разбегу. Подхватила на бегу свою сумочку, бросила в нее маленькую походную косметичку, захлопнула дверь и прыжками, цепляясь за перила, поскакала вниз. Хлопнув дверью подъезда, я выскочила на улицу.
Моя верная «Ладушка» уже стояла под всеми парами, и я плюхнулась на переднее сиденье рядом с Виктором.
Он рванул «Ладу» с места, и мы помчались вперед.
Я оглянулась
Маринка жила в центре города, на улице Советской, в старом дореволюционном доме с кариатидами. Мы доскочили до Советской настолько быстро, насколько вообще позволяла максимальная скорость моей «Ладушки».
Рядом с Маринкиным домом, уткнувшись носами в ее подъезд, стояли две пустые машины ОМОНа.
Виктор еще не успел затормозить, как я уже выскочила из «Лады» и едва не упала, но, пробежав вперед, зацепилась рукой за бампер ближайшего зеленого «уазика» и проскочила в подъезд.
В подъезде я с разбега ткнулась головой в грудь здоровенному омоновцу, стоящему около двери в квартиру. Омоновец что-то пробормотал, а я, потирая ушибленную о его бронежилет голову, на ходу шепнула «извините» и влетела в Маринкину квартиру.
Вся Маринкина коммуналка в полном составе собралась в общем коридоре, как на собрание. Во главе потревоженных жильцов возвышалась Серафима Наумовна. Тут же шуршали еще две какие-то старушки, глядя на черные маски омоновцев, и топтался Толик, сын Серафимы Наумовны. Этот Толик, очевидно, поднятый с постели и решивший показать влетевшему в квартиру ОМОНу, что он свой и ему-то уж точно не нужно давать прикладом по носу, накинул китель прямо на голубую майку и выскочил в таком виде в коридор, сверкая голыми коленями и вводя в смущение старушек толстыми волосатыми ногами.
Майор Здоренко с хмурым видом стоял посреди коридора и недовольно посматривал на Серафиму Наумовну, насевшую на него своей великой грудью. Как я поняла, она давала показания, которых от нее никто не требовал.
– Вы не поверите, господин майор, я как только открыла им дверь, сразу почувствовала недоброе. Вроде обыкновенные молодые люди, но сердце, – тут Серафима Наумовна благоговейно положил ладонь на левую грудь, ладонь легка почти параллельно полу, – но сердце, оно же вещун, вы понимаете меня, господин майор, оно мне сразу сказало: Сима, это не к добру, Сима, не уходи из коридора, Сима, здесь сгущается…
Тут Серафима Наумовна была вынуждена замолчать, потому что майор Здоренко, увидев меня, сразу отвернулся от нее.
– Явилась, – буркнул он, подходя и пронзая меня своим острым взглядом из-под козырька фуражки.
– Ага, – задыхаясь, сказала я, осматриваясь, – а где…
– Там, – коротко ответил мне майор и кивнул в сторону Маринкиной двери. – Иди к своей подружке, она там нашатырь нюхает. Понюхайте вместе, только недолго, потом на разговор ко мне в машину. Ясно?
– Ага, – выпалила я, уже собиралась
– Две минуты, – сказал он и презрительно фыркнул.
Я, не тратя время на еще одно «ага», просто кивнула и влетела в комнату.
Моя Мариночка, живая и здоровая, сидела на своей кровати и печально шмыгала носом. Перед ней сидел на стуле какой-то омоновец, большой, широкоплечий и пятнистый, и махал у Маринки перед носом пузырьком.
– Живая, – выдохнула я, чувствуя, как меня переполняет радость, – живая, швабра…
– Почти, – жалобно сказала Маринка и тут же обратилась к омоновцу, собравшемуся при моем появлении встать и уйти: – Дай еще понюхать, что-то мне опять нехорошо.
Она понюхала, чихнула, извинилась, и тут омоновец все-таки поднялся, поставил стул к столу и вышел.
Как только за ним закрылась дверь, Маринка, запуская нос в оставленный им пузырек, пустилась в объяснения, но не в те, которые от нее ожидались.
– Это Гена, фельдшер из группы физической защиты, – со слезой в голосе сказала она. – В каждой… апчхи! Извини… В каждой группе есть один дипломированный медработник… на всякий случай… Мне Гена все объяснил… Он не местный, а из…
Я упала на кровать рядом с нею и бесцеремонно отобрала у нее пузырек с нашатырем.
– Вредно, – сказала я, – войдет в привычку, станешь токсикоманкой.
– Правда? – робко спросила Маринка и покосилась на отобранный предмет. – А как же…
Однако я не была расположена пускаться в дискуссии относительно пилюлек, примочек и прочего мединвентаря. Мне нужны были объяснения.
– Ну! – требовательно сказала я. – Что было?
– А ничего, – вздохнула Маринка и аккуратно вытерла край глаза платочком. – Жаль, Гена вышел. Мне кажется, опять… того…
Я подозрительно посмотрела на Маринку, она ответила мне честным взглядом.
– Точно все нормально? – со значением спросила я, осматривая цветастый Маринкин халатик и затем обшаривая взглядом комнату.
Вроде все было на месте и беспорядка особенного не наблюдалось. Наблюдалось только нечто необычное на столе. Там в бутылке из-под вина стоял неплохой букет: несколько желтых пахучих лилий и еще пара каких-то цветков. Названия их я сразу и не вспомнила. Насчет букета Маринка мне обязательно должна будет дать отчет, но чуть позже. Сперва о том, что тут было.
– Что произошло? – напрямую спросила я, видя, что Маринка погружается в какие-то свои внутренние переживания.
– Ты не выглянешь, там Гена не ушел еще? – слабым голосом умирающей царевны-лягушки попросила меня Маринка. – Мне кажется, что…
– Он ушел, и навсегда, – рассердилась я, подумав, что если бы с Маринкой, не дай бог, случилось что-то серьезное, то пятнистый фельдшер Гена не ограничился бы пузырьком с нашатырем.
– Так что же произошло? – еще раз спросила я, теряя терпение.
Маринка негодующе взглянула на меня, но тут дверь в ее комнату отворилась, и к нам вплыла Серафима Наумовна с весьма добрым выражением лица.