Тварь непобедимая
Шрифт:
– Ганс – это твоя фамилия?
– Нет, это... Это другое имя.
– Два имени не бывает. А как у тебя фамилия?
– А где ты слышал «Ганс»?
– А ты в прошлый раз по телефону говорил: Чича, это я, Ганс. А Чича – это фамилия? Я знаю мультик про обезьянку Чичу.
– Павлик, не приставай к человеку! – крикнула из прихожей Света, обдувая волосы феном.
– Правильно, не приставай. Рассказывай, чем в садике занимаетесь. Девчонок за сиськи дергаете?
Пашка громко засмеялся.
– Валер, перестань, он же маленький! –
– Да ладно, шучу. Чему вас воспитатели учат, рассказывай. Матом ругаться уже научили?
– Ага! – радостно воскликнул мальчик. – На меня сегодня Андрюшка ругался. Он говорил – Пашка-какашка.
– Ничего. Я тебя так ругаться научу, что у твоего Андрюшки уши мхом покроются. Андрюшка – в жопе клюшка...
Пашка снова засмеялся, довольный, что у него теперь есть такой умный, смелый и большой товарищ.
Ганс прошелся по комнате, оглядел цветные фотопортреты, развешанные на стенах. На каждом была женщина с необычной эффектной прической.
– Свет! Это артистки какие-нибудь тут у тебя висят, а?
– Это модели мои висят. Я же мастер-парикмахер. Вот и повесила на память. Маленький, сходи в туалет и ложись в кроватку, – добавила она.
– Да я это... Вроде не хочу пока, – озадаченно ответил Ганс. Больше всего он удивился, что его так быстро и так ласково пригласили в кроватку. Он был здесь всего второй раз и до сих пор даже не прикоснулся к Светлане.
– Я не тебе, а ребенку, – рассмеялась Света.
Ганс смущенно кашлянул и уселся в кресло, чтобы продолжить беседу с пацаном.
– Чего у тебя коленки-то побитые?
– Да падал я... – вздохнул Пашка.
– Чего это ты падал? Пьяный был?
– Валера, ну я же просила, – рассердилась Света.
– Да шучу... Пьешь водку-то, Пашка? Утречком с ребятами деньги по кругу – и дворника гонцом до магазина...
– Нет, не люблю водку, – сказал мальчик, самозабвенно отдирая от вертолета какую-то блестящую штучку.
– А что любишь?
– Мультики люблю.
– О, я тоже «мультики» люблю. Особенно циклодол или паркопан...
– Таких мультиков не бывает.
– Я тоже думал, не бывает... А они есть. Закатишь колесо в жевалку – и на горшке сидеть веселее. Или глюкозавров ловить.
– А кто это – люкозавры?
– Звери такие – зубастые, мордастые, и все лезут, лезут из всех дырок. Ты мне вот что скажи, Пашка, – невесту себе нашел уже?
– Да, – вздохнул мальчик, – но она еще маленькая.
– Маленькую нельзя. За маленькую посадят. Ты лучше пока с воспиталкой покадрись...
– Валера!
Ганс поднял взгляд. Светлана стояла в дверях, и глаза ее чуть ли не искрились от злости.
– Все, все, молчу...
– Во-первых, молчишь, а во-вторых, уходишь отсюда, и побыстрее.
– Не понял, – оторопел Ганс.
– Выметайся! – крикнула Светлана и запустила в гостя пакет с деликатесами. – И это забирай!
– Да я шутил...
– А я не шучу. Вон! – Девушка открыла дверь и отошла в сторону, освобождая гостю дорогу.
– Ладно. – Ганс встал, сжимая в руках пакет. Он подчеркнуто медленно пошел к выходу, надеясь, что хозяйка в последний момент простит его и скажет – ладно уж, оставайся... Но глаза Светланы продолжали метать молнии.
– Дядя Валера, – Пашка с тревогой посмотрел на уходящего, – а ты вертолет тоже заберешь?
Ганс задержался на пороге, не зная, как ответить. Потом усмехнулся и сказал:
– Ладно, играй...
– Мама, а кто такой люкозавр? – спросил мальчик, когда за Гансом закрылась дверь.
– Никто! – сердито ответила Света. – Наслушался всякой ерунды...
Вернувшись в машину, Ганс успокоился. «Ничего, – думал он, – перебесится девка, никуда не денется. Орать все могут, но и вкусно кушать тоже хотят. Интересно, на какие шиши она своего паскударика на юг повезет, если так орать будет. Вернется как миленькая, еще и позвонит первая...»
И все-таки Ганс был расстроен. У него сложно складывались отношения с женщинами. В школе девчонки не любили его за грубость, неумение поддержать ни один разговор, а еще – за патологическую жестокость к товарищам и животным.
Потом, когда он вырос и раздался в плечах, девушки на улице стали поглядывать на него с интересом. Но, познакомившись, очень быстро этот интерес теряли.
Конечно, дефицита в женском обществе он не испытывал – в городе полно было желающих бесплатно поесть, попить, потанцевать в клубе, а затем проснуться в чужой кровати. В обществе давно созрела порода женщин специально для таких, как Ганс, и это сословие отрабатывало свое пойло, кормежку и развлечения очень пунктуально.
Но это доставляло Гансу мало радости. Таких женщин он воспринимал как естественное приложение к своей повседневной жизни, они воплощали будни. Все они курили, убого размалевывали лицо, виртуозно матерились, от них несло водкой и дрянной турецкой парфюмерией. Не женщины, не дамы сердца – боевые подруги, по-своему преданные и очень понятные.
Все это Ганс с легкостью мог терпеть, но ему, как и всякому человеку, хотелось чувства радости, волнения от общения с женщиной. Он должен был покорить, очаровать, осчастливить женщину, чтобы утвердиться в собственных глазах. Да и не только собственных...
Стройных ясноглазых красавиц, хорошо пахнущих и культурно говорящих, мог позволить себе Кича, умевший мастерски болтать языком и изображать загадочную личность. Или Мустафа, перед авторитетом которого все дрожали.
С Гансом же все становилось понятно с самого начала, с первой минуты знакомства. Его ступенька на лестнице жизни была ясна, как дважды два. И жизнь не позволяла подняться выше его планки – ни в деньгах, ни в друзьях, ни в женщинах. Но если другие пацаны легко с этим мирились, то Гансу мучительно было чувствовать свою неполноценность.