Тварь непобедимая
Шрифт:
– Правильно говорят. Можем делать и пересадки органов, и, как вы говорите, все такое. Недавно одному мужчине пересадили гипофиз землеройки. Жена не нарадуется: перекопал всю дачу, теперь у соседей роет. На очереди пересадка мочевого пузыря от слона к человеку. Представляете, сколько пива можно будет выпить?
Анжелика уже покусывала свою авторучку, беспокойно водя глазами туда-сюда.
– Ну хорошо, – сказала она. – Не хотите отвечать. Видимо, у вас свои коммерческие тайны.
– Да, кругом тайны, – вздохнул Донской. – Мне пришлось даже оформить подписку о невыезде за пределы микрорайона.
– Но хоть что-то вы можете сказать? Вы делаете косметические операции? Или протезирование?
– Делаем! Конечно, делаем! И то и другое. На днях одна юная леди заказала у нас пару стройных деревянных ног. Завтра вот придет на примерку...
– Ну, ясно... – вздохнула девушка, убирая блокнот в сумочку. – Хотела еще один вопрос задать, но видно уж... Хотя вопрос совершенно безобидный – насчет перспектив частной медицины.
– Планы на будущее, что ли? – разошелся Донской. – Да сколько угодно! Сейчас у нас тут группа авторов работает над научно-популярной энциклопедией «Двести пятьдесят веселых способов опорожнения кишечника». Как будет готово, приходите на презентацию. А сейчас, – Донской встал и с сожалением развел руками, – извините, дела.
Девица умчалась, даже толком не попрощавшись.
– Все лезут и лезут, – процедил Донской. – Как медом намазано.
– А мне ее жалко, – ответил Гриша. – Стоило так издеваться? Не проще было просто отказать в разговоре?
– Нет, Гриша, разговор был очень полезным. Мне, знаешь ли, очень хотелось услышать, что о нас знают в городе.
– И что о нас знают?
– Ничего! – безмятежно улыбнулся Донской. – По-прежнему ничего. И это замечательно!
Полная репродукция тела пациента окончилась к концу июля. То, что техники извлекли из гальванической ванны, могло повергнуть в ужас и религиозного фанатика, и твердого материалиста. Сотрудники клиники, хоть однажды видевшие новое обличье Лукова, в один голос называли его дьяволом.
Фотография, показанная персоналу на том памятном совещании, была лишь тихим предвестием того, что вы-шло в итоге. Все нечеловеческие черты пациента выпятились, приобрели свой смысл, дополнили друг друга, создав картину одновременно и жуткую, и завораживающую.
Загнутые зубы, шипы, идущие двумя рядами вдоль спины и конечностей, две пары коротких бивней перед большими узкими глазами – все это топорщилось, колыхалось, набирало силу и подвижность, словно сложная машина, которую день за днем настраивает невидимый мастер.
В пятницу вечером Гриша и Донской стояли перед большим зеркальным стеклом и наблюдали за пациентом, спавшим в своей комнате, отведенной в подвале флигеля. Он дрожал во сне. Когтистые пластинки на его груди то расходились, как мехи аккордеона, то собирались в плотный частокол. Четыре пары длинных и очень мощных пальцев конвульсивно сжимались, царапая когтями обивку кушетки.
– Его долго будут еще держать под наркозом? – спросил Гриша.
Донской пожал плечами.
– Это от многого зависит. Во-первых, психика. Как только он приходит в себя – начинается концерт. Сначала осматривает свои руги-ноги-роги, потом
– Но ведь надо что-то делать?
– Надо. Дождемся, пока он сможет говорить.
– А если не сможет?
– Сможет. Речевой аппарат у него развит, как личность он себя тоже осознает. Это уже проверено.
– Как?
– Доктор Качков с ним поработал. Как-то впорол ему морфина, но не до полной отключки, а на грани. И в некотором смысле побеседовал.
– Надо думать, просто проверил реакции?
– Ну да. А видишь вон те кресты?
Действительно, дерматиновая обивка стен была местами процарапана крест-накрест.
– И что это значит?
– Первая реакция на пробуждение. Выл, как мамонт, и окружал себя крестными знамениями. Похоже, он уверен, что он существо из потустороннего мира. Ничего удивительного, у него ведь три класса образования, остальное – зона.
– Дьявол, – пробормотал Гриша, в очередной раз вглядываясь в клыки и шипы. – Красивая легенда. Вернулся с того света в облике дьявола...
– И сам Сатана прикоснулся к нему, и послал в мир живых, дабы сеять смуту, смерть и раздор... – продекламировал Донской. – И теперь вот надо как-то объяснить этому, с позволения сказать, человеку, что он не дьявол, а просто какое-то биологическое отклонение. Как только он начнет что-то говорить – хотя бы «мама мыла раму», – сразу начнем разъяснительную работу и контрпропаганду.
– Только что разъяснять, если сами ни черта не знаем?
– Надо подумать... Не хочешь заняться?
– Ну нет. Баюкать свихнувшихся монстров – не мой профиль.
Донской помолчал некоторое время, разглядывая Гришу.
– А ведь я серьезно, – проговорил он наконец. – Тебе бы этим заняться.
– Да чем?
– Реабилитацией пациента.
– Ты издеваешься?
– Ни капли. Ты в этой конторе единственный, кто еще не спился и не свихнулся. Спокойный, добродушный человечище, внушаешь доверие, умеешь говорить просто и убедительно. Ну? Что еще надо?
– Ты хочешь, чтоб я вошел к нему в загон и прочитал проповедь?
– Войдя в загон, Гриша, ты войдешь в историю. И не надо проповедей. Просто поговори по-человечески.
– Хм... По-человечески...
Гриша мысленно нарисовал, как садится в кресло перед рогатым дьяволом: «Здравствуйте, Иван Сергеевич! Как поживаете? Кофейку или водочки?»
– Да, по-человечески, – упрямо повторил Донской. – Понимаю – трудно, но необходимо. Возьмись за хорошее дело. Помоги нам.
– Знаешь, – тихо сказал Григорий, – у меня сейчас такое чувство, будто это происходит не со мной.
– Успокойся, тут у всех такое чувство. Будь моя воля, я бы впрыснул этой образине мышьяк в кровь, а затем повторил репродукцию.
– Не боишься, что он тебя сейчас слышит?
– Я тут уже ничего не боюсь. И между прочим, я ему же добра желаю. Ну, скажи на милость, что нам с ним делать? Даже если разберемся по-хорошему с заказчиком, куда его после этого девать? Держать в подвале, пока не сдохнет? Или выпустить в лес, в зоопарк, на вольные хлеба? А может, оформить на него паспорт, вклеить фотографию этой жуткой рожи и – отпустить с миром.