Твари Господни
Шрифт:
Кайданов сделал несколько шагов вдоль коридора, зацепился взглядом на дешевую акварель в застекленной раме, изображающую знакомый – из окон гостиной открывающийся – пейзаж, и уперся взглядом в дверь за которой спала, или, во всяком случае, должна была спать давешняя нюхачка. Особого интереса она у него не вызывала, тем более теперь, а недоумение по поводу ее присутствия и мимолетное раздражение этим фактом, мелькнувшее было вчера, уже, если и не исчезли – он таких вещей не забывал – то уж точно перестали его тревожить. Тем не менее, оказавшись сейчас перед дверью в ее спальню, Кайданов неожиданно для самого себя захотел на нее посмотреть. Просто посмотреть. А зачем, этого он и сам не знал, и об этом
Вот присутствие здесь и сейчас Рэйчел, которую он, вроде бы, как раз и искал, на самом деле, Кайданова и удивило.
– Я, собственно… – сказал Кайданов и тут же пожалел о том, что и как сказал. Получилось жалко, с извиняющейся интонацией, как будто сделал что-то нехорошее или даже неприличное и на этом попался.
"Пся крев!"
– Проходил… – добавил он, но получилось еще хуже.
– Ты знаешь, что это твоя дочь? – спросила Рэйчел, поднимая глаза.
– Моя… Кто?!
– Значит, не знаешь. – Голос звучал ровно, но взгляд… Рэйчел не закрывалась, не пряталась в "тень", старалась вести себя с ним, как обычный человек. Жена…
"Жена? Дочь?! Чья… "
– Чего я не знаю? – спросил Кайданов, входя наконец в комнату, и машинально закрывая за собой дверь. Сейчас он сообразил, для чего здесь Рэйчел и что она делала за мгновение до того, как открылась дверь. Следы живи еще ощущались в "наэлектризованном", насыщенном тонкой магией воздухе.
"Она что…?"
– Я уже все сказала, – неожиданно улыбнулась Рэйчел, и Герман привычно уже "поплыл", инстинктивно реагируя на эту ее улыбку, но разума все-таки не потерял и контроля над собой и ситуацией не утратил. И сразу же, как только после слов женщины у него начало складываться осознание случившегося, отметил то, на что не обратил внимания в первый момент. Из-за растерянности, вероятно, из-за внезапности обрушившейся на него новости.
Где-то в темной глубине души заворочался заточенный там уже долгие семь лет зверь. И не сейчас, когда Рэйчел сформулировала жестокую правду игры случая, а едва ли не с первых же шагов Кайданова по коридору второго этажа. Тварь почувствовала запах крови. Родной крови!
– Мне зарыдать? – Спросил он сухо, беря себя в руки, что, на самом деле, означало, еще сильнее сжать стальные тески воли, привыкшей держать вечный ужас.
– У тебя не получится, – грустно улыбнулась Рэйчел и тяжело вздохнула. – Не сейчас, не сразу, но, может быть…
Она не договорила.
"Когда-нибудь, – мысленно закончил за нее Кайданов. – Или никогда. Дочь? Ребенок? Эта взрослая женщина? Нюхачка?"
Честно говоря, никакой радости это известие ему не принесло. Оно и понятно, не с чего тут радоваться. Да и потрясения он не испытал тоже. Скорее, раздражение, злость…
– Она нюхачка, – сказал он и вспомнил вдруг старый советский фильм. "Майор Вихрь", кажется.
"Что-то такое", – он напряг память и вспомнил наконец ту сцену из старого черно-белого фильма о героях разведчиках.
Старый немецкий журналист в военной форме разговаривает с молодым эсэсовским офицером и рассказывает тому, что на самом деле он не сирота, воспитанный партией, как считал сам, а сын расстрелянного
"Н-да, оборот!"
– Она несчастная девочка, – покачав головой, возразила Рэйчел. – Сирота при живом отце.
– Я не знал, что у меня есть ребенок.
"Или не хотел знать… Ну и что? Ей, всяко разно, должно быть за двадцать…"
– Ты ничего не испытываешь?
Хороший вопрос.
"А если сказать ей правду?"
– Ну почему же, – таким же ровным голосом, каким говорила и сама Рэйчел, ответил Кайданов. – Испытываю. Злость и раздражение.
– Извини, – сказал он через мгновение и, не объясняя, что имел в виду, резко повернулся и вышел из спальни.
2
Казалось, до ночи так далеко, что все от безделья просто с ума посходят, но вышло, беспокоилась зря. Ничего страшного не произошло, и ожидание оказалось не в тягость. И то сказать, каждому, верно, нашлось о чем подумать. Да и между собой поговорить – не в Чистилище, а вживую – редкая удача. Тем более, одни и не знакомы были вовсе, а другие столько лет не виделись, что и двух дней мало, чтобы и в себе самих и в своих отношениях разобраться. А вопросы… Что ж, те вопросы, на которые обещал ответить Виктор, могли и обождать. Столько лет ждала, большую часть времени, не зная даже про их существование, что теперь могла и не торопиться. Некуда было торопиться, да, и положа руку на сердце, возможно, не за чем. Правда могла оказаться – и, как чувствовала Лиса, скорее всего, окажется – такой, что лучше и не знать. Но взялся за гуж, как говориться…
"Посмотрим". – Лиса вошла в гостиную и через силу улыбнулась присутствующим.
Что с ней происходит, она так до конца и не поняла. Однако то, что она очень сильно изменилась не только внешне, но и внутренне, и продолжала меняться даже сейчас – знать бы еще в каком направлении – Лиса вполне осознавала. Отдавала себе, так сказать, в этом полный отчет, но и только. Ни страха, ни переживаний по этому поводу она не испытывала. Разве что раздражение иногда, как вот сейчас, например, когда в очередной раз заметила, как легко и без видимой причины меняется у нее теперь настроение. Но даже это мимолетное раздражение, и то возникло не столько из-за самой смены настроения, сколько из-за того, что, принимая во внимание, присутствие в гостиной других людей приходилось делать над собой пусть и легкое, но усилие.
– Добрый вечер! – Сказала Лиса, с улыбкой обводя взглядом просторную комнату.
Все были в сборе и ждали, по-видимому, только ее. Свет не включали. Для разнообразия, вероятно, или для торжественности, сидели при свечах. Получилось красиво и даже несколько таинственно, хотя какая уж тут таинственность при их-то способностях?
– Я опоздала…
– Не страшно, – ответно улыбнулся Виктор. – Мы никуда не спешим, но раз все уже в сборе, тогда вопрос по существу. Как пойдем в Город, вместе или каждый сам по себе?
– А разве можно вместе? – спросил Кайданов, наливая себе коньяк.
– Можно, – усмехнулся Виктор. – Но трудно. Однако есть такие умельцы…
Виктор фразу не закончил, но Лиса неожиданно поняла, что, не завершив ее вслух, он, тем не менее, додумал ее про себя, но не для себя, а для нее.
"Ты и Дженевра, – сказал он ей, к ней, Лисе, и, обращаясь, хотя на нее сейчас даже не смотрел. – И аз грешный".
И подмигнул.
"И что это значит?" – Но мысль уже стремительно неслась вперед, сопоставляя, анализируя, доставая из кладовых памяти и подбрасывая в топку мышления любые, пусть и самые мелкие, неважные на первый взгляд, факты и фактики, когда бы и где Лиса их ни обнаружила.