Твари Господни
Шрифт:
– Ты хочешь сказать, что Цапля имела отношение к Брюсселю? – Птица от удивления забыла даже, насколько она крутая. – Ты это хочешь сказать?
– Ну, учитывая, что физиономия Цапли уже красуется на всех углах, большой тайны из этого делать смысла нет, – пожала плечами Нора. – В семьдесят девятом, мы были там вместе.
– Снимаю шляпу, – сказала Птица, откидываясь на спинку стула.
– Это что-то меняет? – равнодушно спросил Витовт.
– Ничего это не меняет! – заявил Михель. – Карл вон тоже…
– Цапля никого никому не сдавала, – осадила его Нора.
– Согласен, – кивнул Годзилла. – Она всего лишь дезертировала, впрочем, как и многие другие.
– А ты чего бы хотел? – вкрадчиво спросила Нора, стряхивая пепел с сигареты. – Чтобы все собрались в колоны Und vorwДrts mit den Liedern? [28] Айне колонне марширен, цвайте колонне марширен…
– Ты знаешь, сколько народу в Городе? – спросил Витовт. – Если бы все собрались…
– Мы никогда не соберемся вместе, – тихо и печально ответила Нора. – Это фантазии, парень, опасные, беспочвенные фантазии.
28
И вперед с песнями.
– Кто бы говорил!
– Я, – чувствовалось, что Нора находится на пределе выдержки. – Я! Я, которая… Впрочем, неважно. Я тоже сначала не хотела с ней говорить, и она, я думаю, не от хорошей жизни ко мне пришла. Но у нее есть дело, и я за нее прошу.
– Ты это ты, – начала было Птица, но Чел ее перебил, он уже все решил, хотя и не был уверен, что поступает правильно.
– Пусть приходит, – сказал он и посмотрел Норе в глаза. – Передай ей, что ворота ей откроют. И шепни мне, пожалуйста, ее псевдо.
– Спасибо, – Нора ответила ему твердым взглядом, в котором не было благодарности, но зато появилось уважение. – Кто-нибудь сможет поговорить с нею в двенадцать по Гринвичу?
– У нее форс-мажор?
– Я не знаю подробностей, – покачала головой Нора. – Но думаю, что да.
– Хорошо, – согласился Чел. – В двенадцать по Гринвичу в Цитадели. Пусть спросит меня или Людвига. Один из нас будет с ней говорить. Спасибо, Нора, приходи к нам еще. Приходи просто так. Придешь?
– Приду, – кивнула Нора, вставая из-за стола. – Спасибо.
Она нагнулась к его уху и быстро, но отчетливо произнесла имя.
– Рапоза, – сказала она, выпрямилась, и пошла прочь.
"Рапоза, – повторил мысленно Чел. – Рапоза, мать твою так!"
2
– Проснулся? – спросила Викки, когда он открыл глаза. – Как было?
– Никак, – ответил он, нехотя, и сел в постели. Как ни странно, чувствовал он себя не просто не отдохнувшим, что было бы, в принципе, естественно, но напрочь разбитым. Разобранным на части, как любит выражаться Поль. И вот это было совсем неожиданно.
– Покатай меня на коленках! – шепотом попросила Викки и придвинулась ближе. Она была красивая, Викки Шин, и чертовски соблазнительная, и она уже давно, почти два года, была его женщиной.
"За все надо платить, – сказал он себе обреченно. – За привязанность тоже. Кто сказал?"
– Иди ко мне, – он легко, как ребенка, поднял женщину и перенес ее на себя. – Если тебе нравится лежать на камнях, то так тому и быть.
– Ха! – только и успела сказать Викки, но продолжить он ей не дал, закрыв рот поцелуем.
"Сент-Экзюпери, – неожиданно вспомнил он. – Бог ты мой! Это же было в Маленьком Принце!"
А между тем, руки его привычно действовали, как если бы были наделены собственным отдельным разумом.
"Вот именно, – подумал он, лаская кончиками пальцев ее затылок, и проводя другой рукой вдоль позвоночника. – В этом-то и суть. Из моего лексикона напрочь исчезли слова, обозначающие чувства. Разум, интеллект, а где же, помилуй мя боже, душа?"
Душа… Если, конечно, ее не придумали попы, то его душа давно уже выгорел дотла, уничтоженная ненавистью и отчаянием. О, да! На этих кострах можно было жечь не только книги.
"Но что, тогда, осталось?" – кожа у Викки была шелковистая, нежная, скрывающая под собой упругую податливую на ласки плоть, и сейчас, всего лишь секунды спустя, после того, как он коснулся губами ее губ, трудно было уже сказать, что происходит между ними на самом деле: для нее он старается или для себя?
"Я чудовище", – сказал он себе, но не почувствовал ни раскаяния, ни обиды. Такие слова давно уже ничего для него не значили. По-видимому, человек, сознательно назвавшийся Тварью, заслуживал самого пристального внимания психиатров, которым, впрочем, дорога к нему была заказана. Другое дело, что он все это прекрасно понимал и сам, знал, что с ним происходит, но не имел сил остановиться и что-либо изменить. Это, как летишь под уклон и знаешь, что впереди обрыв и полет в один конец, но падение имеет и свою собственную ценность. Оно завораживает, увлекает, и тебе уже просто все равно, что там, в конце.
3
Два года вместе, много это или мало? Если говорить о какой-то форме семейной жизни, наверное, немного. А если о любви?
"А что, кто-нибудь говорит о любви?"
Кайданов вышел из душевой кабинки, быстро вытерся, взглянул озабоченно в зеркало, и решил, что сегодня может еще не бриться. Как ни странно, ему это даже шло, во всяком случае, так утверждала Викки и журналы для мужчин. Он пожал плечами и, как был, то есть в чем мать родила, вышел из ванной и пошел в спальню одеваться. Викки чем-то гремела на кухне, но вряд ли готовила, во-первых, потому что делать этого не умела и не любила, а во-вторых, потому что ни он, ни она все равно никогда не завтракали. Однако одежду она ему все-таки приготовила, проявив обычную для нее заботливость.
Как ни посмотри, времени, чтобы узнать друг друга, вполне должно было хватить, однако Кайданов не был уверен, что знает Викки достаточно хорошо, а прочесть ее мысли, хотя это было бы весьма любопытно, он просто не мог. И не кантовский моральный императив был тому виной, а тот простой факт, что Викки "не сканировалась". Абсолютное мертвое пятно, причем в прямом, а не в переносном смысле. Ее и детекторы-то в обычном случае с трудом брали, но если она хотела, то становилась и вовсе невидимой для любых средств инструментальной разведки, включая фото- и видеокамеры, ну, а колдуны, не исключая Кайданова, ее присутствия не ощущали вообще.