Твари Господни
Шрифт:
– Чел, – мягко позвала его Рэйчел. – Чел с тобой все в порядке?
Сейчас в ее глазах появилась тревога. Тревога за него, а не обычный бабий страх, что жених сбежит из-под венца.
"Откуда же ты знаешь, что я не сбегу?"
Но она знала, разумеется. Вот в чем дело. А тревога… Рэйчел, единственная из присутствующих на свадьбе, знала, какой он на самом деле. На той стороне.
"Та сторона… ", – он смотрел на нее, как зачарованный, и не мог отвести взгляд.
– Извини, – сказал он вслух и успокаивающе улыбнулся. Однако открытие, сделанное мгновение назад, было такого рода, что переварить его так сразу, оказалось совсем непросто. И скрыть свое состояние от чужих глаз тоже было трудно, потому что, хоть там,
– Да, – он повернулся к Монголу. – Да, я готов, – Кайданов почувствовал, что, хотя с формальной стороны, он все сделал правильно, но на самом деле смотреть он сейчас должен не на Монгола, а на Рэйчел. – Хочу! – поправился он и все-таки повернул голову к невесте и не просто увидел, а всем телом ощутил, как вспыхнула она под его взглядом. – Желаю! – он поднял глаза к "слепому", без солнца или луны небу. – Взять в жены женщину, именующую себя здесь и сейчас Рэйчел, – привычки подпольщика это не вторая натура, как принято говорить, а первая, и, если Рэйчел взбрело в голову, назваться настоящим именем, то его, Кайданова, долгом, как мужа и командира, было обезопасить свою жену и своего бойца, запудрив всем присутствующим, кто бы они ни были, мозги.
… взять в жены женщину, именующую себя здесь и сейчас Рэйчел, – сказал он, снова опуская взгляд и глядя теперь прямо ей в глаза. – И жить с ней в мире и любви, – "Боже мой, да где же мне взять для тебя, милая, этот мир, если кругом война?!" – До тех пор, пока смерть не разлучит нас! – и, не дожидаясь формального приглашения, которое должен был, по идее, сделать Монгол, Кайданов шагнул вплотную к Рэйчел, обнял ее, чувствуя, что обнимает не личину, а живую женщину, и поцеловал так, как никогда в жизни еще не целовал. Но и то сказать, ее ответный порыв был так же нов и полон чувств, как и его собственный.
"Господи! – это была последняя здравая мысль, мелькнувшая в голове, прежде чем кровь, смешанная с любовью, нежностью и совершенно незнакомым Кайданову пряным вином счастья, ударила в виски и напрочь стерла из сознания все посторонние мысли. – Господи, возьми меня, но сохрани ее! Это все, о чем я тебя прошу!"
6
Она очнулась в холодной пустоте, и испуг ее стал естественной реакцией на неопределенность положения и отсутствие света, звуков и вообще каких-либо внешних раздражителей. Однако именно полное отсутствие ощущений – она не чувствовала даже собственного тела – осознанное в следующее после пробуждения мгновение, Лису, собственно, и спасло. У нее ведь имелся кое-какой – за двадцать-то пять лет! – специфический опыт волшебницы, и ощущение "без ощущений" было ей давно и хорошо знакомо. Это ее несколько успокоило, не позволив удариться в панику. Впрочем, спустя еще несколько мгновений Лиса обнаружила, что не все так просто, как хотелось бы. Во-первых, кое-что она все-таки чувствовала, и это было неправильно, потому что холодно под Звездным небом не было никогда. А во-вторых, здесь не было звезд. "Черные небеса" имелись, а звезд не было. И все-таки откуда-то Лиса твердо знала, где она находится, хотя, вроде бы, отсутствие звезд и холод такой уверенности противоречили. Удивление позволило окончательно освободиться от бремени страха и вспомнить себя, что оказалось совсем не просто, но в конце концов удалось сделать и это. Оставалось лишь разобраться в том, что здесь не так и почему.
Своего тела она совершенно не ощущала, и это было нормально. Так обычно и бывает, хотя с полдороги никто не возвращается. Обычно нет, но почему бы не попробовать? Лиса еще не вспомнила, что там и как, но уже знала, что со "Звездным небом" что-то случилось. Вполне основательный повод, чтобы вернуться, не так ли?
Она настроилась на "возвращение" и чуть напряглась, останавливая "движение вверх", которое, в принципе, уже прекратилось и само, и "упала вниз", как было принято говорить в Городе. Упала и тут же получила разом все "тридцать три удовольствия". Едва Лиса оказалась в собственном теле, как кожа вспыхнула огнем, так будто вся ее поверхность представляла собой один большой ожог. И одновременно нестерпимо зачесались все проклятые внутренности, весь тот ливер, о существовании которого человек обычно даже не помнит. Особенно мучительным был зуд в легких и пищеварительном тракте, который Лиса – по этому гребаному зуду – могла проследить сейчас на всю его долбаную длину. Но хуже всего было то, что возникшая из небытия голова сразу же стала тяжелой и наполнилась сводящим с ума визгом, буквально лишившим ее способности думать.
"Что за… "
– Ничего не понимаю, – сказал где-то рядом чужой, явно встревоженный голос. – Ты видишь?!
– Что там у вас? – а это был уже совсем другой голос, но оба они ударили по ушам с такой силой, что Лиса закричала. Боль была невыносима. Она сразу затмила все остальное, с чем, пусть и с невероятным напряжением сил, Лисе удавалось кое-как справляться. Но собственный захлебывающийся крик ее смертельно оскорбил. И это оказалось очень удачно, потому что унизительнее собственного визга она ничего себе представить не могла.
"Умереть молча" – так она когда-то решила, но, видимо, не судьба.
Смутная эта мысль заставила ее, тем не менее, бороться. Лиса, едва ли соображавшая, что с ней происходит и почему, попыталась собраться и "отключить" ощущения, и почти мгновенно, как мяч, отскочивший от стены, ухнула обратно в знакомую уже холодную тьму "той стороны".
"Что за черт!"
И тут она все вспомнила. Это было, как обвал в горах или удар огромной океанской волны, но упоминание о черте обрушило мешавший ей барьер, и Лиса вспомнила…
… Из пивной она ушла в начале одиннадцатого. Было еще не поздно, и здесь, в центре Мюнхена, на улицах оказалось полно народа, даже, несмотря на холодный ветер и облаву, устроенную после очередного – которого уже за этот день? – инцидента. Впрочем, полиция и спецназ вели себя вполне корректно. Война войной, но распугивать туристов себе дороже. Как и прежде, никто на Лису внимания не обращал, слишком она была обычная. Один раз документы все-таки проверили и, извинившись, тут же отпустили. И она не дергалась. А чего волноваться? Люди работают, террористов ищут. Вполне естественно улыбнулась полицейскому офицеру, возвращавшему ей удостоверение личности, помахала ручкой десантникам в камуфляже, и пошла, "пританцовывая", своей дорогой.
Через полчаса, недалеко от центра, но все же несколько в стороне от наиболее шумных улиц, она нашла себе подходящую гостиницу, небольшую и не отмеченную ни одной звездочкой, но чистенькую и даже уютную, во вполне провинциальном смысле этого слова. В том, что первое впечатление не обмануло, Лиса убедилась, оплачивая номер и поднимаясь к себе, на третий этаж. Все встреченные ею постояльцы оказались людьми немолодыми и обстоятельными. Настоящие бюргеры, среди которых она окончательно успокоилась. Успокоилась и, как ни странно, почувствовала себя "дома", хотя, казалось бы, какой из гостиницы дом, и при чем здесь чужая для нее, как Марс, Германия? Но так случилось. И причина, вероятно, лежала не в области конкретики, а только и исключительно в состоянии души. Здесь, на этом островке традиционного порядка, где все, и постояльцы, и работники отеля проецировали во вне, то есть и на Лису тоже, свое спокойное и уверенное отношение к миру и к себе в нем, и она – лишенная покоя душа – вопреки всему, вдруг ощутила себя не "отрезанным ломтем", а частью этого странного и, в общем-то, чужого для нее мира.