Твербуль, или Логово вымысла
Шрифт:
– И это осмеливается говорить человек, не имеющий высшего образования!
– возмутился виднейший публицист советской довоенной, то есть сталинской эпохи, постепенно, как землеройка, выползающий из тряпья на поверхность. Человек с сомнительной репутацией. Откуда излагаете, дорогой мэтр, со своего портрета в кабинете ректора? Вы не Господь-Бог. Что это за партийно-советская манера вещать по громкой связи!
Тени второго и третьего сорта всегда, когда просто произносили их имена забытые или даже лениво ругали, подпитывались энергией и на мгновенье оживали.
– Подумаешь, "Мои университеты"!
– продолжал писатель-орденоносец, чья мемориальная доска висит на одном из домов на Сретенском бульваре. Там раньше находилась редакция.
– Вы мне сначала диплом покажите о высшем образовании с печатью со звездой или хоть
– Да и потом, милейший, - воззвал покойный и расстрелянный брат все еще, к счастью, живущего художника Бориса Ефимова, - что вы имеете в виду? Неужели невинную статью в "Огоньке" Димы Быкова "Остановите Крысолова"? Мальчишество, детская шалость! У бедного молодого человека жена, дети, их надо содержать, по себе знаю, здесь не то что статью по заказу напишешь, с КГБ начнешь сотрудничать! Подумаешь, предложение закрыть Литинститут! Здание у Литинститута хорошее, оно может для бизнеса пригодиться. Самая дорогая земля в Москве! Если бы я при жизни не знал вас, почтеннейший, как усыновителя сына покойного Якова Михайловича Свердлова, я бы вас, батенька, объявил антисемитом!
– Знаем, знаем, почему вы этот тухлый "Огонек" защищаете, - в один голос заговорили, как Добчинский и Бобчинский в постановках Малого театра, тени писателей Бабаевского и Ажаева. Название романов, которые они написали, говорят сами за себя. Один - "Кавалер Золотой звезды", где расписана замечательная колхозная жизнь, а другой автор сочинения "Далеко от Москвы" про какой-то трубопровод. Строили заключенные, а писатель выдал за энтузиазм простого народа. Талантливые люди эти писатели.
– И догадываемся, почему набитый колбасой субъект, продолжали Добчинский и Бобчинский, - этот Дима Быков, вам мил.
– Протараторили и юркнули куда-то в теплую пыль.
– Прошу без политических обвинений! Без наклеивания ярлыков!
– раздалось здесь из другого конца подвала, опять сверху, но с другой, большего сечения трубы, возможно даже канализационной. Труба-то тепленькая, сегодняшний писатель человек живой, жидкости и продукты жизнедеятельности у него тоже температуры 36 и 6. А мертвое, как известно, всегда тянется к живому и горячему. Кто же это мог быть? Ну, конечно, начальство ведь всегда стремится взвиться повыше! Здесь опять очень характерный, высокий, с командирскими интонациями голосок. Ба, какие персоны пожаловали! Александр Фадеев, наш самоубийца и многолетний руководитель Союза писателей СССР. Подумать только, этот самый голосок сплетался с кавказским акцентом вождя народов!
Как же он попал сюда и по какому праву и причине? Что нам по этому поводу говорил замечательный смехач и шутник, старый, как сама история советской литературы, профессор Борис Леонов, преподающий, то есть рассказывающий истории и литературные анекдоты именно в этом здании. Здесь и теперь! Какую же тут он сплел историю? Нет, определенно, в нашем знаменитом институте не соскучишься. Один профессор вместо литературы целую лекцию рассказывает о себе, а другой целую лекцию рассказывает истории. Откуда он эти истории берет, может быть, сам придумывает? Что-то рассказывал о РАППе и МАССОЛИТе, о правде и булгаковском вымысле. Или о каком-то другом писательском объединении? Будто бы здесь, на усадьбе, в основном здании, еще молодым Фадеев жил в одной из комнат после переезда в Москву, куда он сбежал с Дальнего Востока от своего партизанского прошлого. И вот будто бы в этом доме он встречался с посетившим Москву писателем Дос Пассосом! Но не успела я обо всем этом, оставаясь, естественно, невидимой, вспомнить, как раздался новый голос. Да что же, сегодня здесь целая литературная энциклопедия собралась? И по какому поводу? Не ради же защиты моей дипломной работы?
– Ах вы, товарищ Фадеев, против постановки вопроса ребром?
– глухо ввязался в дискуссию некий новый персонаж, разгребая, чтобы высунуться, все ту же кучу тряпья.
– Мы вас считали старым партийцем, даже не попутчиком, ведущим нашим писателем. Вы очень точно в свое время придерживались партийной линии, и ваш комиссар Левинсон в "Разгроме" был сделан по всем нормам советской школы. Просто цимес! Может быть, маскировались? Как со сменой фамилии: ведь ваш папа Александр Булыга, не так ли? А русский Фаддей - от древнееврейского имени Tadde... Не сын ли вы юриста?
Кто бы это мог быть? Пропускаю здесь целую гроздь политически выдержанных, но не очень понятных высказываний. Ссылки на постановления партии и правительства - это не для писательских ушей! Правда, сейчас ведь критики тоже разговаривают так, что все время приходится переводить их на русский язык. Я вслушивалась в эту содержательную речь, и все время пыталась догадаться, кто же это мог быть? И тут над грудой взволнованных тряпок показался, будто острая и гибкая антенна, такой тоненький и гибкий хлыстик. Так подводная лодка перед выходом на поверхность осторожно и осмотрительно выпускает свой перископ. А хлыстик поднимался, изгибался, как змея под дудочку укротителя. И, наконец, я поняла: это всего-навсего ус. В литературе таятся все отгадки. Все ясно, кто у нас был с необыкновенными усами! Только поэзия по-настоящему способна сохранить что-нибудь от разрушающей ржавчины времени. Знаменитый испанский художник-модернист Сальвадор Дали не подходит, не наш коленкор. Но какие были усы! Ну, еще поэт Денис Давыдов... Вспомнила! "...Чтобы в рассыпную разбежался Коган, встречных увеча пиками усов".
Какая тина поднимается, однако, с глубины нашего болота. Усач бодро вылез, отряхнулся, оскалился тяжелыми, как у лошади, зубами! Наше, дескать, вам с кисточкой. И деловито сказал:
– Ну что, начнем заседание?
Как, оказывается, наши писатели соскучились по простым и доходчивым формулировкам. Что нужно писателю? Не какие-нибудь туманные и неопределенные дефиниции, а что-нибудь предельно простое и ясное, как мыло. Была советская власть, все было понятно и конкретно. Главный литературный критик - партия. Белинский и Аполлон Григорьев - Жданов в Москве и секретарь обкома по идеологии в провинции. Так называемые советские классики часто прорывались в обход устоявшегося порядка, но на то они и классики. Да и разве много их было? Платонов, Пришвин, Булгаков, Паустовский и некоторые другие, имя которым - бесспорность. Остальных очень устраивала идеологическая определенность. Вот он виляет, кружит в своем сочинении, маскируется, метаморфозничает, а все равно выруливает на "Слава КПСС!" или лично товарищей Сталина, Хрущева и Брежнева... А что нынче? Христианской идеи коснуться, ее оседлать и с комфортом ехать в светлое будущее, шелестя колесами, смазанными сливочным маслом, еще как-то неловко. К тому же нынешняя литература, она как бы многобожья стала, как Святая гора в Иерусалиме: наверху мечеть Омара, внизу Стена плача, а тут же, неподалеку, и Голгофа с храмом Гроба Господня. В литературе христианскую идею вроде уже проходили и совместными усилиями при всеобщем демократическом голосовании отвергли. Нет сегодняшней, яркой и всепобеждающей, как раньше коммунизм, всеобъемлющей идеи. Нет идеи, как нет. В администрации нынешнего президента с ног сбились, с фонарями ее ищут, а она куда-то в банковскую щель затаилась. Не считать же идеей монетизацию льгот для инвалидов и пенсионеров. Идеи нет, а тяга к собраниям осталась: а вдруг сообща, миром, коллективом ее выдюжим! А потом, где еще сегодня писателю бранное слово друг о друге сказать, старые тяжбы вспомнить?
– Начнем! Начнем! Заждались!
– раздалось с разных сторон. И сверху, как на майском параде, неслись голоса, с теплых канализационных и холодных водопроводных труб, и с оборванных, покрытых паутиной старых электропроводов, и даже из куч тряпья, так сказать, из братских могил литературы, - отовсюду доносились горячие возгласы:
– Начнем, избираем президиум!
– В председатели - Пастернака!
– А почему Пастернака?
– А потому, что он лауреат Нобелевской премии.
– Бродский тоже нобелиант.
– Пастернак от жены ушел. Про Ленина и Сталина стихи писал.
– Не он один писал!
– Зато как писал: "Он был как выпад на рапире!.."
Знаем мы эти рапиры! За них гектары в Переделкино давали!
Михалков тоже про Сталина писал, про его дочку.
– Ничего он не писал, он в своем фильме "Утомленные солнцем" сталинский портрет на автомашине по полям возил.
– То другой Михалков, старший писал. А младший - возил, и Путина чаем на своей даче поил.
– Бродского нельзя, он здесь в Литинституте даже не прописан, у него московской прописки нет. Нет, нет, у него даже временная московская регистрация отсутствует. Давайте Шолохова в председатели собрания. Шолохова!
– возникли вновь, как братья-близнецы "Кавалер Золотой звезды" и "Далеко от Москвы"