Твердая рука. Гамбусино
Шрифт:
– Отец… – снова заговорил было дон Родольфо.
– Сын мой! – продолжал маркиз таким торжественным тоном, словно он не сомневался, что имя, которое он произнесет сейчас, преодолеет последние колебания сына. – Радуйтесь, сын мой, вы женитесь на донье Орелио де Торре-Асюль, кузине по боковой линии нашего родственника, маркиза дель Валль [25] .
Теперь заговорила маркиза.
– Сын мой, – взмолилась она, – уступив желанию отца, вы усладите этим союзом и последние дни моей жизни! Смертельная бледность покрыла лицо графа, нервная дрожь пробежала по его телу; ноги отказывались служить, его глаза растерянно блуждали по сторонам, его рука судорожно прижималась к груди, словно хотела умерить биение его сердца.
25
Наследственный
– Вам известна теперь моя воля, – продолжал между тем старик, делая вид, что не замечает душевного состояния сына. – Надеюсь, вы исполните ее. А теперь вам пора отдохнуть: путешествие верхом в такую жару, должно быть, сильно утомило вас. Можете удалиться в свои апартаменты, а завтра мы подумаем о том, как бы вам поскорее познакомиться с вашей невестой.
После этих слов, произнесенных все тем же холодным и повелительным тоном, маркиз привстал с очевидным намерением покинуть комнату. В этот момент графу удалось неимоверным усилием воли сдержать клокотавшую в его душе бурю.
– Простите, ваша светлость, – напрасно силясь сохранить внешнее спокойствие, произнес он, – но мне надо сказать вам несколько слов.
– Разве вы не слышали? Я сказал «завтра», – сухо ответил маркиз.
– Конечно, слышал, ваша светлость, но, увы, если вы не пожелаете выслушать меня сегодня, завтра, быть может, будет слишком поздно.
– Вот как! – воскликнул старик, кусая губы от подступавшего бешенства. – А почему, позвольте вас спросить?
– Потому, – твердо отвечал граф, – что до завтра я покину этот замок с тем, чтобы никогда больше не возвращаться сюда.
В серых глазах старика сверкнул гнев.
– Ага! Так, значит, это правда? Все то, что мне рассказывали, истина.
– Что же рассказывали вам, ваша светлость? Старик был вне себя от ярости.
– Хотите знать? Что же! Может быть, вы и правы: к чему все эти подходы, пора прекратить эту жалкую комедию!
– Сударь, сударь! – скорбно воскликнула маркиза. – Не забывайте… он ваш сын, ваш первенец!
– Молчите, сударыня! – грубо прикрикнул на нее маркиз. – Слишком долго этот блудный сын насмехался над нами! Час возмездия пробил! Клянусь Богом, он будет примерно и жестоко наказан!
– Во имя неба, сударь, – молила маркиза, – не будьте так жестоки! Позвольте мне поговорить с ним! Вы слишком строги в своей любви к нему, а я сумею уговорить его и склонить к послушанию. Мать всегда найдет в своем сердце слова, способные смягчить самую непокорную душу.
После минутного колебания старик овладел собой.
– Не могу, маркиза, ни к чему это, – сказал он с неожиданно прорвавшейся ноткой жалости в голосе, – Этот бунтарь унаследовал одну только черту, вернее порок, нашего фамильного характера: упрямство! Вы ничего не добьетесь от него.
– О нет-нет, позвольте мне поговорить с ним! В конце концов, он не только ваш, но и мой сын. Я никогда не отказывала вам в своем повиновении. Так сделайте это во имя моей любви к вам! Умоляю вас, позвольте мне в последний раз попытаться сломить его упрямство! Может быть, мне удастся вызвать его раскаяние.
– К тому же, ваша светлость, – заговорил вдруг дон Фернандо, до сих пор игравший роль безучастного свидетеля всей этой сцены, – может быть, мы и ошибаемся: мой брат дворянин и слишком знатного рода, чтобы совершить проступки, которые ему приписывают. Не судите же Родольфо, отец, не выслушав его!
– Прекрасно, Фернандо! Это хорошо, дитя мое, что ты заступаешься за своего брата, – улыбнулась сквозь слезы мать, обманутая словами младшего сына.
– Конечно, я люблю брата, – не без ехидства отозвался дон Фернандо, – и не позволю осудить его без доказательств его вины. Правда, не подлежит сомнению, что Родольфо соблазнил дочь старшего касика [26] племени опатосов, но этот общеизвестный факт сам по себе не имеет никакого
26
Касик – индейский вождь.
– Видите, сын мой, – сказал маркиз, – все туг вступаются за вас, один лишь я обвиняю… Что же скажете вы в свое оправдание?
– Ничего, – сухо ответил граф.
– Ничего? – гневно вскричал старик.
– Да, отец, ничего! Все равно вы не стали бы слушать меня; а если бы и выслушали, все равно не поняли бы меня. О, не потому, конечно, – поспешил добавить граф, заметив протестующий жест отца, – что у вас не хватит ума, а потому, что этому помещает ваше высокомерие. Избалованный привилегиями знати, вы привыкли судить с особой точки зрения и людей и события, у вас выработалось своеобразное понятие о чести…
– Что же, сударь, по-вашему, на свете существуют две чести? – вырвалось невольно у маркиза.
– Нет, отец, – спокойно ответил Родольфо, – честь, конечно, одна, но понимают ее по-разному. Только что, например, мой брат высказал, ничуть не возбудив при этом вашего негодования, мысль, что дворянину позволительно соблазнить молодую девушку и превратить ее в свою любовницу, но непозволительно взять ее в жены, ибо этим он запятнал бы честь своего рода. Очевидно, дон Фернандо глубоко проник в суть вопроса, и не мне спорить с ним. Тем лучше, вы сами сказали, отец: «пора кончать». Будь по-вашему. Я не намерен вступать в неравную борьбу с вами. Когда я прочел ваше послание, я тотчас же понял, зачем вы вызываете меня; я знал заранее, какой приговор ожидает меня. И все же, как видите, я покорно откликнулся на ваш приказ. В чем обвиняют меня? В том, что я вступил в брачный союз с дочерью одного индейского касика? Что ж, это правда, объявляю об этом во всеуслышание. Своим происхождением она, быть может, не менее знатна, чем я, но сердце ее, во всяком случае, благороднее моего. Что же еще вменяют мне в вину? То, что я друг Идальго и один из его ближайших сподвижников? И это правда! Я горжусь дружбой, которой он осчастливил меня; я ставлю себе в заслугу, что разделяю свободолюбивые стремления моего народа, хотя вы и считаете их преступными. Эта земля, открытая и завоеванная нашими предками, стала нашим отечеством. За эти три века мы перестали быть испанцами, мы превратились в мексиканцев. Час борьбы настал! Пора свергнуть, наконец, иго Испании, этой так называемой родины, которая жиреет на нашей крови, упивается нашими слезами, обогащается нашим золотом! Я знаю, с какой силой обрушится на меня после этих слов ваш гнев, знаю, какое суровое наказание ожидает меня.
Мое сердце разрывается от боли… Бог свидетель, я глубоко люблю и уважаю вас. Но в моем великом горе у меня остается все же одно утешение: верный девизу предков, я всем пожертвовал ради чести. Совесть моя чиста, и настанет, быть может, день, когда вы, поняв, что я не погрешил против нашей фамильной чести, простите меня.
– Никогда! – вскричал маркиз. Раскаты его голоса загремели с особой силой после вынужденного молчания во время речи сына. – Никогда! Подите прочь! Знать вас больше не хочу! Вы больше мне не сын! Прочь отсюда, негодяй, я…