Тверской гость
Шрифт:
– Кричи! Бей себя!
– крикнул Никитину попутчик.
Напуганный, он стал драть на себе халат, бить по лицу. Вовремя. Перед ним уже стоял, вырывая ногтями куски мяса из щек, какой-то шиит с фанатическими глазами, оскаливал зубы...
Когда процессия прошла, на том месте, где вскинулась папаха, в луже крови осталось валяться изрезанное, растоптанное тело.
Ничего в Кермане хорошего не было. Кое-что продал, дешево купил бирюзы. Фиников было столько, что ими кормили и верблюдов, и ослов, и лошадей. За четыре алтына продавали чуть не десять пудов. Но индийского товара он и здесь еще не видел.
Но Индия была уже близка! Еще месяц - и Ормуз, а там - море.
И вот караван выходит к морю. Боже, боже! Разве все вспомнишь, что испытал? Полтора года! Микешин и Серега давно в Твери. Олена... Эх, горюшко-судьбинушка! Просватали, поди. Поймет ли? А на могиле Иванки небось второй раз трава зазеленела... Тоже любил. Хоть его бы уберечь надо было. Нет, не уберег... Эх, узнать бы, что теперь на Руси? Может, татары города жгут? Только бы Оленушка спаслась, а Москва бы выстояла.
Раб хазиначи Мухаммеда Хасан заметил, что светлобородый хорасанец о чем-то глубоко задумался.
– Ходжа!
– робко окликнул Хасан.
– Море! Бендер!
Хорасанец вскинул голову и задержал верблюда. Прямо перед ним во всю ширь горизонта, сливаясь с небом, сияла невиданная блестящая бирюза. Ее не могли закрыть рощи пальм, ее блеск не гасило пространство. Бирюза торжествовала, раскидывалась вольно и щедро, звала и сулила неиспытанное... За этой бирюзой лежала Индия.
Хазиначи оглянулся на отставшего хорасанца. В голубых глазах светлокожего купца стояли слезы.
Глава вторая
Груженная лошадьми, финиками, шелками даба* медленно пересекает пролив, окруженная десятками других суденышек. Синяя теплая вода вспыхивает под горячим солнцем, плещется о борт, словно хлопает в тысячи маленьких ладошек. Полуголые смуглые гребцы протяжно перекликаются, скалят зубы, узнавая встречных, беззлобно переругиваются.
______________ * Даба - индийское морское судно.
И над морем этой солнечной синевы, благодушных насмешек, расслабляющего жара встает из пучин окаменевшей пеной Ормуз - былинный русский Гурмыз.
Издалека он сверкает снежной белизной стен, башен и минаретов, вблизи ослепляет сотнями судов под цветными парусами, голубизной и золотом куполов, крутыми обрывами коричневых скал.
Полуголые, как гребцы, надсмотрщики встают у сходней, проверяя товары. Получив деньги, они выпускают купцов на берег. Наконец-то!
Никитин едет за хазиначи Мухаммедом на одном из привезенных коней, с любопытством озирается. По узкой дороге к крепостным воротам течет гомонливая человеческая река. Смуглые, порой черные лица, цветастые халаты, бурнусы, плащи, набедренные повязки, тюки с шелками и посудой, бурдюки, конские злые морды, окрики погонщиков, приветственные возгласы, понукания, смех - все это течет в гору и с горы, сталкивается, пестреет, взмывает и опадает, захватывая душу еще невиданными картинами.
Вот рослый негр, черный, как бакинская нефть, сверкает огромными белками, уставясь с обочины на диковинную для него белизну никитинского лица, вот мальчонка-персиянин гонит ишака, на котором навьючены два таких бурдюка, что ребенок и ослик возле них как мухи перед караваем. Вот четверо босоногих, голых мужиков тащат носилки, где сидит под красной сенью толстый мужик в халате и сапогах, а вот и еще - не то мужик, не то баба, - с косами, желтолицый и узкоглазый.
Крепость всосала путников, как водоворот щепку, протащила сквозь прохладные ворота в толстой стене и понесла дальше по тесным, раскаленным улицам, с обычными слепыми домами под плоскими крышами, пустынными задними двориками без зелени. Караван-сарай был велик. Длинное, в два яруса, здание с каморками для купцов, множеством стойл для скотины, которой, однако, не хватало места. Снующие туда и сюда торговцы, слуги, дети, играющие и дерущиеся среди пыли и навоза, крики: "Аб! Аб!*"
______________ * Аб - по-персидски - вода.
В прохладе полутемной каморки Афанасий вздохнул с облегчением. Ну и жара! Зато город, город каков!
Правда, потом, бывая на улицах, Никитин многому еще удивлялся. И тому, что дважды в день могучие приливы принимались карабкаться на берег, добирались до самых крепостных стен, а в городе, казалось, все вот-вот треснет и сойдет с ума от зноя и жажды.
По времени наступала пасха, а парило и жгло так, что куда твой петров день! И своей пресной воды в Ормузе не было. Ее привозили на лодках из Бендера. Этой же водой наполняли ямы во двориках, и в самый лютый жар отсиживались там телешом.
Отрезанный водой от коварной, полной смут суши, окруженный стенами, цепко опоясавшими острые скалы, Ормуз, обладатель могучего флота из трехсот боевых судов, показался и Афанасию надежным пристанищем для торгового человека.
Сталкиваясь на улицах города и с огнепоклонниками-парсами, и с буддистами из Пекина, и с христианами из Иерусалима, Никитин оценил прозвище, данное острову этим разношерстным людом: "Дар-ал-аман" - "Обитель безопасности".
Ормузцам, похоже, не было никакого дела до твоей веры и до чистоты твоих рук. Уплати десятую часть привезенного товара и живи тут спокойно. Впервые за полтора года перестал Никитин тревожиться за свое христианство.
А побродив по лавкам ювелиров, насмотревшись на роскошные одежды и украшения ормузцев, готов был понять и поговорку: "Мир - кольцо, Ормуз жемчужина в нем!"
Афанасий так и не привык к варному ормузскому солнцу, но зато ночами, когда легче дышалось, подолгу хаживал улицами, любовался не по-русски низким небом с незнакомыми созвездиями, ловил обрывки чужого веселья, подглядывал тайную жизнь Ормуза. Здесь так же смеялись и так же плакали, но ему чудилось, что даже слезы тут, под Орионом, должны быть легкими, а не горькими, как везде.
И это все было воротами в Индию. У него захватывало дух...
Была весна. Только что кончились мартовские шквалы, бесчинствующие от Ормуза до Шат-эль-Ораба, поредели туманы, занавешивающие пустынные, низменные берега Персии. Была весна, разгар ловли жемчуга, и каждое утро от острова отваливали утлые челны с искателями драгоценных раковин. Жемчуг вокруг Ормуза добывали только для мелика. Но в караван-сараях часто появлялись суетливые люди, на ходу что-то спрашивали у купцов, исчезали с ними в каморках, а потом быстро пропадали в уличной толпе.