Твои нежные руки
Шрифт:
— Милорд… — едва слышно вздохнула она. Его взгляд задержался на ее губах, и они сами собой приоткрылись.
Амелия тяжело дышала; грудь вздымалась и опадала с каждым вздохом. Рука все еще подрагивала. И его тело немедленно отозвалось. Панталоны стали тесны: мощный бугор натягивал тонкий атлас.
Она неожиданно положила ладонь ему на грудь и слегка надавила. Он накрыл ее руку своей, ощутил слабый трепет, и почему-то поцелуй показался самой естественной вещью в мире. Амелия, не сопротивляясь, приникла к нему и позволила осыпать поцелуями рот, щеки, бьющуюся на шее жилку. Он уже смелее прижал ее к себе, стал гладить плечи и спину.
Изощренная чувственная пытка — держать ее, ощущать прикосновение грудей, слышать слабые стоны, особенно когда он прикусил мочку ее уха, нежно подул и почувствовал ее дрожь.
В кухне почти стемнело, только угасающий огонь в плите да единственная лампа еще бросали слабые лучи на стены и потолок. В высокие окна лился перламутровый свет: в ноябре дни короткие.
Амелия отстранилась, и Холт не стал ее удерживать.
Подойдя к шкафчику, она вынула маленький графин и с неуверенной улыбкой протянула ему.
— Херес, милорд?
— Сладкий или сухой?
— По-моему, сладкий. Кухарка подливает его в соусы.
— В таком случае спасибо, но я воздержусь.
Сообразив, что так и не избавился от тряпки, Холт бросил ее на стол и увидел, что Амелия наливает херес в небольшую стопку. Он недоуменно вскинул бровь, но девушка, полюбовавшись игрой красной жидкости в толстом стекле, спокойно ответила на невысказанный вопрос:
— Это для бабушки. Она любит выпить глоточек за ужином.
— Но если кухарка ушла, кто подаст ужин?
— Я вполне способна справиться, как всегда, когда кухарка навещает сестру.
— Вижу, что я недостаточно внимания уделял этому хозяйству.
— Совершенно верно, — кивнула девушка и нерешительно, почти застенчиво добавила:
— Но теперь, когда вы вернулись, может, все пойдет по-другому.
— Я бы не стал слишком на это надеяться, — скептически ухмыльнулся Холт. Амелия тем временем ловко нарезала хлеб, холодное мясо и уложила все на поднос.
Повседневные мелочи, пустая болтовня — все не важно, все не имеет значения, если не считать того, что его плоть пульсирует, сжигаемая неуместным вожделением.
Но Холт решительно проигнорировал сотрясающие его чувства.
«Будь она проклята!» — без особого запала твердил он про себя. Каким-то образом ухитрилась умерить его подозрения и неприязнь, и теперь он уже ни в чем не уверен. За последние два месяца его решимость избавить бабушку от этой особы значительно поугасла, но не окончательно рассеялась.
Амелия продолжала смотреть на него: губы чуть приоткрыты, широко распахнутые зеленые очи задумчивы.
И неудивительно: должно быть, редкое зрелище он собой представляет в окровавленной вечерней одежде и со сверкающими подавляемым желанием глазами.
И тут она донельзя изумила его внезапным вопросом:
— Интересно, каково это: быть героем?
— Ад кромешный! — вырвалось у него.
Приняв ругательство за ответ, она кивнула:
— Так и думала, что это скорее всего ужасно неловко. Люди ожидают от тебя слишком многого и притом уже составили твердое мнение, каким ты обязан выглядеть в их глазах.
— Тут вы совершенно правы, — сухо кивнул Холт.
— Иногда я чувствую то же самое, — честно призналась Амелия. — Нет, не потому, что я героиня, ни в коем случае, но потому, что люди неверно судят обо мне. И теперь, когда Британия воюет с Америкой, положение еще ухудшилось. Плохо быть тем, кого считают врагом.
— Представляю, — кивнул Холт, продолжая изучать ее раскрасневшееся лицо. Похоже, она не притворяется, но явно намекает на его отношение к ней. Но он не позволит увлечь себя на этот путь и поэтому сдержанно добавил:
— Вряд ли требуется так уж много отваги, чтобы в пылу сражения вдруг осознать, что остался живым лишь благодаря капризу судьбы. И еще потому, что ядро ударило в нескольких ярдах левее от того места, где ты стоишь. Можно считать, так легли карты или выпали кости: одному повезло, другой…
— Да, теперь я многое поняла, — вздохнула девушка, поправляя ломтики сыра на серебряном блюде. Лицо ее оставалось в тени, наглухо скрытое от него шелковистым водопадом волос.
Внезапно устав разыгрывать галантного рыцаря, Холт потянулся к ней, взял за руку и, повернув ладонью вверх, погладил большим пальцем, поднес к губам и осыпал поцелуями от пальцев до запястья. Давно известные приемы обольщения, применяемые в сотнях бальных залов, гостиных и спален. Судя по тому, как дрогнули пальцы, она начинает сдаваться.
Холт поднял глаза и удовлетворенно усмехнулся. Легко… даже слишком легко. Очевидно, Амелия Кортленд близка к полной капитуляции. И уж совсем просто чуть сжать белоснежную колонну ее шеи, медленно притянуть к себе…
Она не протестовала, не сопротивлялась, только тихо охнула, когда он снова завладел ее губами. Но это уже был совсем другой поцелуй: ни капли нежности, ни обещания пылких чувств — грубый, властный, почти жестокий. Холт вложил в него всю неутоленную страсть, без слов давая понять, чего добивается.
Его рука скользнула вниз, исследуя изгиб ее спины. Поцелуй становился все более требовательным, особенно когда он обнаружил, что под домашним платьем у нее не было ничего, кроме тонкого белья. Он еще крепче сжал объятия и припал к Амелии всем телом, тесня ее к столу. Потом навалился на нее, чтобы удержать на месте, и, забрав в горсть тонкий муслин, потянул вниз. Девушка слабо запротестовала, на что он не обратил внимания, зная по опыту, что большинство женщин считают своим долгом сказать «нет», даже когда жаждут отдаться. Он давно уже научился распознавать притворство, и все возражения мисс Кортленд казались по меньшей мере неубедительными.