Творчество Лесной Мавки
Шрифт:
Ночь длилась нестерпимо долго. Девочка спала, склонившись головой к нему на грудь, и вызывала непривычную покровительственную нежность с осадком горечи. Иногда она начинала во сне стонать или плакать, и тогда Владимир гладил ее по голове и плечам, чуть покачивал, шептал утешительные слова.
Его тоже постепенно успокоила дремота. Внезапно боль тугим кольцом сдавила сердце; как тяжко знать наперед беду и быть совершенно не в силе ничего исправить. Потому редко дается людям такой дар, что не каждый в силах его
Кто? Впрочем, найти ответ оказалось нетрудно. Родных у Владимира среди живых не осталось. А друг был только один.
Машину грузили двое глухонемых с бессмысленными лицами, похожих как братья именно в силу этой бессмысленности. Водитель нервозно курил поодаль, зябко подняв воротник куртки.
Небо едва начало бледнеть, притягивали взгляд четкие угрюмые рельсы, местность была убога. Из приземистого барака, обозначавшего полустанок и некогда служившего сторожкой стрелочника, вышел невысокий, заметно полнеющий и комично пытающийся держать осанку мужчина, жестами объяснился с ребятами, окончившими погрузку, сунул старшему несколько мелких купюр, и оба одинаково преглупо разулыбались.
– Давай, — окликнул шофера. — Пора в путь-дорогу…
Вот за это веселенькое настроение, за этот напевчик хотелось ударить. Крепко. Чтоб запомнил.
– Что же ты делаешь, а? Тебя завтра из-за угла уложат из твоего автомата.
Человек с презрительной гримасой на стареющем лице хлестнул Сашу насмешливым взглядом.
– Меня-то не уложат, я не суюсь куда не след. Знаешь ли, каждый выживает как умеет.
– Выживать — это спасать свою жизнь. А не загребать деньги, продавая своих.
– Тебе что? Возишь — и вози. Расстояние одинаково. В этой подленькой игре надо играть по своим правилам. Дураки рвутся на линию огня и получают пули, такова жизнь, естественный отбор, если хочешь. А умные живут. Работают и зарабатывают. Я никого не убил, между прочим. Базар кончен, езжай. Дорогу помнишь?
– Не уверен.
– Врешь, сдается мне. У тебя же привычка запоминать сразу.
– Как знаешь. Если заблужусь, выкину эти чертовы ящики в первом тупике, — парень отбросил окурок и пошел к грузовику.
«Не заблудится, а обмануть может, чистоплюй».
– Ладно, — Сериков нагнал водителя. — Придется ехать с тобой.
Дряхлый мотор, который бы давно на пенсию, недовольно заворчал, вспыхнули фары, и механическая кляча поплелась вперед.
Горная дорога вилась хитрой змеей. Пыль кружилась в желтоватых лучах фар. Радио бормотало на непонятном для обоих языке, пока водитель не выключил его раздраженно. Иной раз он действительно с трудом припоминал нужный поворот. Над дорогой маячил блеклый рассвет.
А ведь никто не накажет отступника. Ни люди, ни Бог. Очевидно.
Возникла пронзительная догадка, которую тотчас захотелось отогнать и позабыть, но она, настойчивая, требовала исполнения. Оставалось километров двадцать, чтобы успеть решиться.
Саша по-прежнему напряженно всматривался в непростую дорогу, а мысли его лихорадочно метались. Почему я? Но у каждого свой крест, не задают же, наверное, Господу этого вопроса те, кто гниют в безымянных могилах, кто сгорают заживо во взорванных домах. До сегодняшней ночи война щадила и миловала его.
Водитель искоса бросил взгляд на спутника. Тот отвернулся к окну. И не было больше раздумий, вправе ли он брать на себя жестокую миссию, можно ли поступить с этим человеком так, как задумал. Сериков был человеком, пусть продажным, подлым или просто слабым, и стрелять в него Саша не смог бы. Здесь же было некое равенство, неоднозначный суд, и кто из них заслужил гибели — решать предстояло Богу и случаю. Тот, кто решился судить, готов был разделить участь присужденного. Это показалось Саше справедливым.
Богдана… Можно было надеяться, что Володя позаботится о ней.
По мере неумолимого приближения к загаданному месту появилась и крепчала дрожь в сильных руках и неприятный кисловатый привкус во рту. Страх сконцентрировался в области солнечного сплетения. Отчаянно захотелось проехать мимо и вычеркнуть из памяти последние полчаса. Он никому и ничему не был должен эту страшную цену.
Саша рывком повернул руль, — размытый край дороги над широким ущельем не оставлял возможности отступить, решать было поздно. Машина резко накренилась, как будто светлеющее небо бросилось в лобовое стекло; в хаосе сминаемого металла острая, ослепительная боль оборвалась беспамятством. Грузовик дважды перевернулся и замер, зацепившись передними колесами за каменный уступ.
Косые солнечные полосы легли на пол грота, первые лучи мерцали и двигались, поймав недолгие минуты, когда солнце еще может сюда проникать, пока не поднялось выше.
Богдана вздрогнула и проснулась. Сновидения ее были беспорядочны и тревожны, и сейчас девушка не могла сообразить, где находится. Сев на холодном каменном полу, она растерянно терла кулачками глаза.
– Не бойся, Богдана. Мы в горах.
Эхо отразило голос, теплый и чуть колкий, необычный — надломленный на высокой ноте тембр.
Богдана удивлялась, что смогла уснуть. Правда, она и сейчас чувствовала себя обессилевшей.
– Можем возвращаться… — Владимир решил не говорить ей о ночном видении, пока ничего не знает наверняка.
Как вчера, Владимир бережно вел ее, неопытную в горах. Неторопливо спустились туда, где вырывался из каменного плена Дарьялского ущелья Терек.
Случается, что человек, подойдя к дереву, или озеру, или реке, необъяснимо, как бывает в детстве, почувствует: родственное, свое. Богдана, впервые увидев Терек, мятежный, рвущий вену русла в гневе и надежде — полюбила его. Разулась и легко побежала по камешкам, ступила в прибрежную пену, звонко вскрикнула от холода.