Творцы миров
Шрифт:
Вырвавшись из кошмара, Виталий долго не мог понять, где находится. А наутро он просто не пошел на работу. Подобное не случалось с ним никогда прежде, и еще недавно он не мог помыслить, что когда-нибудь совершит столь безответственный поступок. Оставив дома мобильный телефон, Виталий бродил по тихим улочкам, пытаясь вытряхнуть из головы навязчивый кошмар. Он боялся заглядывать в лица редких прохожих, ожидая увидеть вместо человеческих черт жуткий белый овал, заменявший лицо преследовавшему его призраку.
Утро рабочего дня не располагало к прогулкам, и в парке было пустынно. Последние годы Виталий редко бывал в этой части города, потому его удивило отсутствие перемен в тихом, сонном его уголке. Аллейка вывела Виталия на площадку, в центре которой журчал небольшой фонтан, а по краям растянулась вереница старомодных лавочек с удобными выгнутыми спинками.
Когда-то Виталий обожал, зажав пальцем сопло, заставлять струю веером ложиться на бетонные плитки, устилавшие пространство вокруг фонтана. С тех пор в парке ничего не изменилось – так, во всяком случае, показалось не слишком наблюдательному Виталию. Как прежде серебрились водяные столбики, пляшущие над зеленой толщей воды,
изгибали в солнечных лучах свои спинки лавочки, сидели на них сонные старушки…
— Виталик, это ты?
Он вспомнил этот темно-бордовый вельветовый сарафан, пожелтевшую, отделанную рюшем кофточку, а главное – то, что первым бросилось в глаза и подтолкнуло колесо воспоминаний – брошку из рубиновых стеклышек – предмет тайного вожделения глубокого детства. Потом всплыло из глубин памяти ее имя.
— Марфа Ильинична…
Виталий никак не мог вспомнить, откуда он знал эту женщину. Должно быть, одна из приятельниц его тетки… Возраст старушки давно перевалил ту грань, когда можно еще было угадать количество прожитых лет. Она высохла, сморщилась, уменьшилась, но не утратила живости взора и проворства движений.
— Какой ты стал большой! Анна Петровна часто вспоминала о тебе последние месяцы.
— Она умерла… — сам не зная почему, Виталий почувствовал некоторую неловкость.
— Знаю, Виталик. С тех пор, как я перебралась к внучке, мы редко встречались, только здесь, в парке. Она до последнего дня сюда ходила. Вечером легла спать, а на утро Даша, та
женщина, что ее навещала иногда, позвонила по телефону. Звонит-звонит, а трубку никто не берет. Даша заволновалась – мало ли что… Да ты, наверное, все это лучше меня знаешь.
— Да, мне говорили, — только теперь Виталий сообразил, откуда он знал эту старушку. Она была соседкой тетки, жила этажом выше, в той самой квартире, которую он мечтал приобрести. — Я теперь ваш сосед, Марфа Ильинична. Точнее мог бы им стать, если бы вы не уехали к внучке.
— Это хорошо. Анна Петровна всегда хотела, чтобы ты у нее жил. Говорила – «здесь его все любят».
Обычно не склонного к праздным беседам Виталия потянуло на откровенность. Последние события нарушили размеренный ход жизни, лишили покоя и веры в собственные силы. Измученный настигшим его наваждением, он готов был в середине рабочего дня болтать с ветхой бабулькой, позабыв о выгодном контракте, в эти самые минуты уплывавшем из его рук.
— Я плохо живу. Плохо. Меня кошмары замучили. Сам не пойму, где нахожусь – и здесь и там, и сейчас и в прошлом. И этот… без лица, преследует. «Доведенные до абсурда воспоминания о детских страхах, но в целом – даже нет намека на какие-либо серьезные психические отклонения. Здоров…» – у профессора консультировался. Будто проклятье какое подцепил, когда в эту квартиру вселился. Часы бьют, бьют,
бьют… До сих пор – бьют! Это они, подлые, они мстят мне за все!
— Анна Петровна тебя любила, а значит все, кто с ней жил – тоже любят.
— Кто?! Стулья, этажерки, салфеточки и пресс-папье?
— А ты и не знал, что они живые? Их же люди делали, душу вкладывали. А потом рядом с нами жили, все в себя впитывали – и радость, и боль, и любовь.
— Если они живые – тогда я убийца! — Виталий саданул кулаком по выгнутой спинке лавочки. — Я их выкинул, выдворил, выбросил, вышвырнул! Всех – на свалку!
— И теперь удивляешься? Плохо ты поступил, Виталик, плохо, по злому… Придется теперь, голубчик, пару пломбочек поставить – кариес он и есть кариес… — бледные руки безликого монстра потянулись к горлу Виталия.
И в тот же миг луч солнца пронзил рубиновое стеклышко брошки, опалил огнем кроны деревьев, заставил кипеть воду фонтана. Пламя шипело:
— Смерть придет сверху, сверху…
Виталий очень надеялся, что на этот раз его пробуждение окажется окончательным. Он долго держал голову под ледяной
струей, пытаясь вернуть душевное равновесие. По дороге на работу Виталия занимали не свойственные ему в обычном состоянии раздумья:
«Призраки убитых вещей, души убитых вещей… Привидения, мстящие убийце. Для упокоения мятежного духа тело предавали освященной земле. Убитый обретал покой. Кажется, так. Об этом столько фильмов показывали. Но вещи не хоронят. Их останки, разбросанные по всему кварталу, растащили дети и старики. Часть – увезли на свалку. Мне некого хоронить. И мне не выкрутиться из этой истории. Они будут преследовать меня до конца дней. Они сулят мне смерть…»
Но Виталий ошибся в своих мрачных прогнозах – фантастические виденья постепенно отступали, а жизнь возвращалась в привычное русло. Призраки перестали тревожить его.
Время текло, и незаметно подкралась осень. Всю первую половину сентября Вероника жаловалась на каждодневный шум, доводивший ее до головной боли. Пустовавшая квартира на пятом этаже наконец-то обрела хозяев, и они, по традиции, предвосхитили новоселье грандиозным ремонтом. Грохот сокрушаемых перегородок и визг сверл, доводили веронику до тихой истерики. Больше всего она опасалась за потолок,
который мог треснуть в любую минуту. Потом наступило затишье…
День, похожий на другие, сменился вечером, не отличавшимся от предыдущего. Около полуночи супруги отошли ко сну. Их сон был крепок и безмятежен. Хриплый бой часов разбудил Виталия. Свет луны заливал необъятную плоскость кровати, и лежавшая подле Вероника, представилась ему трупом, посеребренным мельчайшими кристалликами льда. «Опять… Начинается…». И тут же, молниеносно, пришло сознание непоправимой беды, совершающейся в эти мгновения.