Твой час настал!
Шрифт:
— Ваша милость, пан гетман, пощади наше сиротство! До сих пор мы не знаем, когда прибудет наш Богом избранный государь Владислав, а ты собрался уходить! Только ты, гетман, можешь успокаивать народ, только при тебе не дойдет до ссоры между польским войском и московскими людьми. Поляки задорны. Некому будет держать их в узде.
Жолкевский невысок ростом, жилист, поворотлив и в свои шестьдесят лет. Мстиславский высок, тучен, розовощек, борода по пояс. Жолкевскому смешно было глядеть на плаксивое лицо первейшего московского боярина и слушать его жалкие причитания. Вообразила эта туша, что поляки пришли
— У пана Гонсевского рука твердая. О московских людях, то твоя забота, боярин! Боятся своевольства польских воинов нечего, над ними остается пан Гонсевский. Бойся своих людей!
У воина сборы не долги. В сборах Жолкевский обрел спокойствие. Свой долг перед Речью Посполитой он исполнил. Разгромлено под Клушиным царское войско, захвачена Москва. Остальное дело короля, если королевская спесь не затмит ему разум.
На Пожаре у Покровского собора, у Фроловских ворот до храма Казанской Божьей матери, на Варварке и на Никольской улицах собралось польское войско проститься с гетманом. Московским людям предстала для обозрения вся польская сила, что изменой вошла в город.
Жолкевский объехал хоругви своего воинства и говорил с Лобного места:
— Мужеством и доблестями вашими мы овладели Московским государством. Мы свершили то, что никогда еще не свершалось Речью Посполитой. Мы довели до того, что Московское государство приговором всей земли просило, как милости, государем королевича Владислава, отдав себя на волю нашего короля.
Верьте мне, что теперь наше дело сохранит уже не храбрость ваша, не оружие, а повиновение вашему вождю Гонсевскому и безобидное обхождение с московскими людьми. Смотрите, чтоб не пропали даром ваши труды, и, по причине чьего-либо своевольства, Речь Посполитая не упустила бы того, что приобрела ей доблесть ее подданных. Я еду к королю, чтобы представить ему о вашей верной службе, трудах, кровавых страданиях и просить щедрого и милостивого вам награждения.
Проводили гетмана криками «виват»!
Поезд Жолкевского тронулся в путь. Впереди пара лошадей тянула телегу с Шуйским.
Незримыми, трудно уловимыми путями рождаются в народе предчувствия грядущих перемен. С отъездом Жолкевского кончался медовый месяц польско-русского брака поневоле. Жолкевскому предоставился случай и самому впасть в обман. Его вышли провожать толпы московских людей. Из-за тесноты на улицах взбирались на крыши домов. Ему думалось, что московские люди сожалеют об его отъезде. Нет, не сожалели, а радовались, что близится час расплаты за унижения перед ляхами. Московские люди уже давно исподволь собирали оружие и прятали его по своим захоронкам.
И никто не уронил ни слезинки по бывшему царю Шуйскому. Получил свое!
Со стен Смоленска осажденные увидели, что в польском стане поднялась необычная суета. От лазутчиков было известно, что поляки не готовят приступа. Происходило что-то иное.
Король выслал за версту от лагеря почетный гусарский экскорт. Строились войска, как бы для парада. В Смоленске догадались, что кого-то готовятся встретить с необычным почетом.
Король готовил встречу победителю под Клушиным и овладетелю Москвой. У королевского шатра собрался весь
Московское посольство разместили неподалеку от королевского шатра. Василия Голицына, Филарета и князя Мезецкого поставили у самого шатра, чтоб не только видели, а и слышали бывшего царя.
Паны — любители поговорить. Соскучились под Смоленском, а тут случай блеснуть красноречием. Победу под Клушиным сравнивали с победами великого полководца древности Юлия Цезаря, а свое рыцарство возводили в звание героев древности.
Настала драматическая минута. Жолкевский, выслушав приветствия и восхваления польского рыцарства, дал знак своим, чтобы положили к ногам короля московские знамена, а король вывел к королю Василия Шуйского и его братьев.
Роль церемономейстера была возложена на Яна Потоцкого. Он подошел к Василию Шуйскому и зычным голосом произнес:
— На колени, гнусный убийца польских граждан! На колени пленник! Проси милости у короля!
Жолкевский предусмотрел эту минуту. В пути у Василия Шуйского забрали монашеское одеяние и облачили в царские одежды.
Филарет, глядя на это представление, крестился. Василий Голицын замер в онемении. Добра Шуйскому он не желал, но его пронзило унижение царского достоинства.
Из возка, в котором привезли Дмитрия Шуйского смотрела Екатерина, задыхаясь от бессильной злобы, кляня себя, что связала свою судьбу с Шуйскими. Короток оказался век их торжества.
Василий Шуйский поднял глаза на короля. Последний раз он нашел силы показать себя русским князем. Голосом твердым, стараясь говорить громко, чтобы быть услышанным окружающими, произнес:
— Не довлеет московскому царю кляняться королю. Волею Всевышнего я — пленник, а взят не вашими руками, выдан я моими подданными и изменниками! Судьбы королей и царей предначертаны Господом, а не нами. Рано Польше торжествовать над Россией, спор еще не окончен!
Ян Потоцкий рванулся к Шуйскому, намериваясь силой поставить его на ко-лени. Король остановил его жестом, понимая, что насилие над плененным царем, обратит сожаление к поверженному. Он велел увести пленных.
Аудиенция Жолкевскому была назначена на утро. До приглашения к королю Жолкевкий успел ознакомиться с обстановкой под Смоленском. Мало что изменилось в его отсутствие. Войска роптали на задержку жалования. Субсидии папского престола оставались лишь предметом мечтаний. Стены города возвышались все так же непреодолимым препятствием. Лев Сапега с усмешкой рассказал об упорстве послов, ожидающих на царство Владислава и предупредил гетмана, что король об этом и слышать не хочет.
Жолкевский давно видел, что избрание королем шведского принца Сигизмунда свершилось на беду Речи Посполитой. Бессмысленная и неудачная его попытка объединить под одной короной Польшу и Швецию, а теперь вот и Московию. Он оценил ограниченные возможности Сигизмунда принимать трезвые решения, продиктованные необходимостью, а не амбициями, и все же не отказался от попытки внушить ему, что война с Московией еще только началась, что она безнадежна, что выход из тупика это избрание Владислава царем.