Твой путь
Шрифт:
В Дартшильде ему всегда нравилось. Привлекало ощущение собственного могущества: на улицах ему кланялись бедняки и случайные прохожие, кто был ниже по положению. В Кейне все друг к другу обращались на «ты», поклоны до земли и долгие церемонии приветствия или прощания были не предусмотрены. Женщины Империи тоже привлекали северянина куда больше, нежели женщины из Кейне: ни одна не смела поднять глаз и заговорить с кем бы то ни было без позволения спутника, супруга или собеседника. Они носили длинные летящие платья и туники свободного покроя, лёгкие тёмные покрывала прятали от посторонних любопытных
Во дворец Хольда сразу не пустили, и пришлось коротать время до утра в седле. Волнение по поводу того, что его задумка не удастся, провалится, почти совсем утихло: он сделал почти всё, что от него зависело, оставалось только переговорить с императором и его асикритом, донести до них сведения и вместе с ними решить, как быть дальше.
Решение пришло неожиданно: спустилось с широких белоснежных ступеней в виде старика-кондотьера, господина Вивьена Риоццо. Хольд был с ним не очень хорошо знаком лично, но немало наслышан о его боевых заслугах и после столкновения с дартшильдцами под стенами Ренхольда узнал, что в его подчинении находится вся армия государства. Кондотьер был уже давно не молод, но всё ещё силён, статен и хорош собою. Выправка его говорила о долгой службе, с самой юности, речь и привычки выдавали истинного имперца. Длинные волосы, когда-то иссиня-чёрные, а теперь — тронутые сединой, были собраны в небрежный хвост, сухие, жилистые руки были скрещены на груди.
— Господин Лерт! — воскликнул он радушно, точно увидел старого знакомого, и Хольд снова восхитился манерами жителей Империи: у всех без исключения была потрясающая память на имена и лица. — Чем имею честь?
— Доброго утра, магистр, — Хольд склонился до земли. — Его светлость император Август ждёт меня, я приехал из Кейне со срочными новостями.
— Я провожу вас, господин Лерт, — Риоццо сделал приглашающий жест рукой и, дождавшись, пока Хольд поднимется, поднялся сам.
Обстановка внутри дворца Реджетто была Хольду привычна и казалась гораздо приятнее той, которая царила в Совете северного княжества. Здесь в каждой мраморной ступени, в каждом золотом украшении на стене светилось богатство и ощущение власти, из высоких узких окон виднелся далёкий город, дворец стоял на пологом холме, что ещё сильнее выделяло его из остальных строений.
Хольд шёл по знакомым коридорам и лестницам. Утро было ещё очень ранним, солнце едва встало, и идущим в покои императора людям почтительно кланялись все, кто встречался им на пути. В Кейне поклоны не были обязательным правилом, хотя многие делали это из вежливости и уважения, а здесь церемония приветствия была, действительно, целой церемонией.
У высоких резных дверей кондотьер остановился, с лёгким кивком головы отворил двери перед Хольдом.
— А теперь разрешите откланяться, господин Лерт, — промолвил он, и двери закрылись за спиной у Хольда.
Он оказался в просторном помещении с высокими сводчатыми потолками. Кессонированные своды, казалось, отражают солнечный свет и рассеивают его по гладкому начищенному полу ровными квадратами. В зале было прохладно, пахло восточными благовониями — миррой, ладаном, амбером. Хольд слегка принюхался: ноток сандала в воздухе не чувствовалось, значит, светлейшей госпожи
Хольд поспешил почтительно поклониться и смог рассмотреть императора Августа получше, распрямившись. В Империи он не был давно, однако минувшие солнцевороты едва ли сильно изменили светлейшего. Он казался всё так же сух и спокоен, загорелое лицо не было испещрено морщинами, холодные, равнодушные чёрные глаза смотрели из-под коротких густых ресниц без интереса. На гладко выбритых щеках и подбородке кое-где виднелись маленькие, едва заметные царапины от лезвия, но в остальном Август Аллий выглядел, как и всегда, безупречно.
— Ты так давно у нас не был, — негромко произнёс он, подойдя к нежданному гостю и смерив его осторожным, пронзительным взглядом. — Что привело тебя? Неужто… перемирие? Просьба? Попытка…
— Подождите, ваша светлость. Ни просьбы, ни приказы, ни что угодно ещё не заставит меня мчаться в такую даль за столь короткое время. За мной может быть погоня, но я сделал то, что обещал вам.
Император заметно оживился, приподнял густые тёмные брови, уголки губ его чуть потянулись кверху.
— Что?
— Письма лорда Эйнара, — ответил Хольд с торжественными нотками в голосе, словно любуясь произведённым эффектом. — Девчонка, которую я превратил в ту, что нужна была Киту и всем остальным, принесла мне их без лишних вопросов. Правда, с улицы я услышал, что сын Кита застал её за этим, но это уже не моё дело.
— Не жалко тебе девчонку? — Август усмехнулся, развернул кресло, сел, принял из рук Хольда привезённые письма в серых конвертах с чёрной печатью. — Её теперь серьёзно накажут.
— Отец Совета — тряпка, — сплюнул Хольд. — Пальцем её не тронет, пожалеет, свалит всё на меня, негодяя. Она же слушалась, — саркастично протянул он, — исполняла всего лишь приказ, подверглась угрозе… Вы не знаете Кита, ваша светлость, поэтому не можете оценить сложившееся положение.
Но Август его уже слушал вполуха: он был погружён в чтение.
Пока он задумчиво водил взглядом по бумаге, исписанной аккуратным крупным почерком правителя Эйнара, Хольд осматривался. Уже не в первый раз за несколько дней закрадывалась мысль о том, что давно пора переложить все эти перебежки, поездки и мелкие исполнения на кого-нибудь другого, на человека помельче, вроде магистра Дамира, который лишь благодаря его письму остался живым и свободным. Однако приказ императора есть приказ, и Хольд не мог ослушаться.
— Ты сделал всё правильно и даже очень хорошо, — сказал наконец император после долгого молчания. — Правда, мне придётся снова просить тебя и некоторых своих людей об одной услуге. В Землях Тумана, особенно в Вендане, нет ни одного человека, который был бы нашими глазами и ушами.
— Вы хотите отправить шпионов, ваша светлость? — спросил Хольд со смехом.
— Нет, — Август поморщился, как от крепкой настойки. — Наоборот, хочу убрать с дороги одного шпиона. Не совсем шпиона, вернее… Человека, который знает слишком много, хоть и молчит.