Твой сын, Одесса
Шрифт:
Бадаев с презрением посмотрел на судью и сказал, отчеканивая каждое слово:
— Мы — на своей земле! И у врагов пощады не просим!
Это были последние слова, сказанные Бадаевым палачам.
— Пощады не прошу! — вслед за ним ответил Яша Гордиенко.
— Пощады не прошу! — вскинула голову Тамара Шестакова.
— Не прошу!
— Не прошу!
— Не прошу пощады! — покатилось от осужденного к осужденному.
— По закону вам дается двадцать четыре часа на обдумывание ответа, — сказал судья, свернул в трубку приговор и пошел к воротам.
— Яшко, — легонько толкнул плечом Гордиенко Бадаев. — Ты подашь прошение о помиловании.
— Я сказал, не прошу помилования! — ответил Яша.
— Ты подашь прошение о помиловании, Яшко, — настойчиво повторил Бадаев. — Ты среди нас один несовершеннолетний, может быть, тебе поэтому повезет. Надо, чтобы кто-то из нас остался в живых. Когда придут наши, ты должен будешь рассказать и о павших, и о предавших. Это мое последнее тебе задание. Понял?
— Но я не могу, дядя Володя…
Судьи ушли. Конвоиры загоняли в камеры узников. Автоматчики уже подталкивали прикладами к дверям тюрьмы осужденных на смерть. Спорить было некогда. Бадаев повернулся всем корпусом к Гордиенко:
— Я — командир. Я именем Родины приказываю тебе, Яков Гордиенко!
29. Письма
Только Ионеску и Курерару знали о том, что одновременно с прошением Якова Гордиенко о помиловании в Бухарест пошло конфиденциальное письмо начальнику центральной секретной службы Эуджену Кристеску.
«Прошу принять меры, — писал Ионеску, — чтобы король Михай и королева Елена не отказали немедленно в помиловании Якову Гордиенко. Надо, чтобы отказ пришел только по истечении законного срока. Гордиенко — единственный, на кого следствие еще рассчитывает повлиять. Расстрел Бадаева и его сообщников может способствовать этому».
В последнюю ночь июня Молодцова-Бадаева и Тамару Межигурскую воровски, тайком от заключенных вывели палачи из тюрьмы и расстреляли в степи. Яшу бросили в одиночную камеру на четвертом этаже центральной тюрьмы.
Снова разрешили свидания — два раза в неделю. Но Нина нашла способ чаще видеться с братом.
Через дорогу от тюрьмы стояло разбитое во время бомбежки и заброшенное многоэтажное здание. Взрывом обрушило почти все внутренние перегородки и часть междуэтажных перекрытий. Осталась только коробка дома да на самом верху угловая комната, выходящая разрушенной стеной на тюрьму. Нина забиралась в эту комнату по остаткам лестничной клетки и провисшей арматуре и, пользуясь семафорной азбукой, как это делают матросы в открытом море, передавала Яше приветы родных и городские новости. Каким чудом взбирался Яша к своему крошечному зарешеченному окну под самым потолком — Нина не знала, но иногда она видела в темном проеме тюремного окна смутные очертания его лица и кисти руки, сигналящей: спасибо, все хорошо.
В четверг 30 июля на свидании Яша попросил, чтобы Нина не задерживалась.
— Иди домой, Нина, сразу же, — устало сказал Яша. — Передай, что мне хорошо, что я очень спокоен… И еще, сестренка, береги себя, я верю в твое счастье… Иди, Нина, мне хорошо, я сегодня хочу спокойно поспать.
Как ни ласково говорил с ней Яша, как ни убеждал, что ему хорошо, слова его вызывали тревогу и слезы.
Нина пришла домой. Мамы не было, ушла, наверное, к тете Домне, матери Саши Чикова. Нине было очень тоскливо в пустой квартире и, чтобы не раскиснуть и не расплакаться, она достала из тайника Яшины письма, разложила их перед собой, перечитывала, словно училась по ним Яшиной стойкости, Яшиному мужеству и выдержке.
«Здравствуйте, дорогие!
Пришлите бумаги, карандаш и самобрейку. Бросьте вечное гадание на картах. Все это чепуха… Я вас просил, чтобы вы писали разборчиво, на ровной бумаге. Пишете на обрывках. Ничего понять нельзя. Неужели так трудно писать чисто? Напишите подробно, в чьих руках Харьков и что вы знаете про Николаев. Почему нет ответа от Васиных? Я верю, что буду жить и на воле, но не через суд.
Целую крепко-крепко
«Здравствуйте, дорогие!
Не горюйте и не плачьте. Все равно наша возьмет… В четверг, если возьмете свидание, пусть придет Лида. Только обязательно. Книгу и газеты. Ответ от Лены? Как здоровье батьки? Как к вам во дворе относятся?
Привет. Целую крепко-крепко
7.6.42.
После смертного приговора Яша снова готовился к побегу, теперь уже из центральной тюрьмы, в записках просил передать оружие, черную одежду, чтобы была незаметной ночью, самогон и водку для надзирателей и охраны.
«Нина, это письмо передай Лене (Красный)».
К этой записке была приложена вторая, побольше. Но Яша сложил ее вдвое и склеил хлебным мякишем, чтобы даже Нина не прочитала.
Нина до этого только однажды видела Лену Бомм — высокую, стройную, с глазами, как лесные озера, то синими, то зелеными. Знала, что она сестра Яшиного друга, Фимки. Больше ничего.
Нина сходила в Красный переулок, но Лены дома не застала.
— Линда на работе, — сказала толстая седая женщина, открывшая Нине дверь.
— Разве она работает?
— Да. В ресторане «Южная ночь».
Нина нашла ее в ресторане, возле буфета. Белые волосы коротко стрижены, мочки ушей нарумянены по румынской моде, шея вся голая, на тонкой цепочке серебряный крестик спускается, как паучок на паутинке. Стояла и что-то щебетала пожилому напомаженному пьяному офицеру. Увидела Нину — загорелась вся, но быстро взяла себя в руки, наигранно повела бровью, скривила тонкие губы:
— Тебе что, девочка?
А Нину зло взяло: Яша в тюрьме, брат ее тоже, небось, не мед ложкой хлебает, а она, вишь ты, фигли-мигли старику строит. Взяла и брякнула сразу: