Твой сын, Одесса
Шрифт:
Марцишек и не заметила, как оказалась на Греческой площади, у одноэтажного дома, в котором жила ее давнишняя знакомая по библиотечным курсам Ляля Кица. Зайти, что ли, к ней?..
Правда, Ляля — девка-ветер, любит, чтобы дым коромыслом! Говорят, в какой-то развеселой бодеге певичкой устроилась… Но в душе она — наш, советский человек, не побежит заявлять в полицию.
Ляля гадала на картах молоденькой голубоглазой блондинке, когда Марцишек постучалась к ней в комнату. Как держала
— Галка?! Откуда ты? Что за вид!
— Здравствуй, Ляля. Вот проведать тебя зашла. Слышала, ты преуспеваешь?
— Боже мой! Да с тебя течет!
Ляля бросила на стол карты, быстрым движением поправила рассыпавшиеся по плечам иссиня-черные волосы, запахнула халатик и, пыхнув сигаретой, подошла к Марцишек.
— Сними ботинки. А то ты мне весь пол замараешь.
— Я бы сняла, да чулки у меня не суше, все равно натопчу.
Ляля метнулась к шифоньеру, выдернула нижний ящик:
— На вот шлепанцы. Разуйся… Господи, да у тебя и с ватника течет.
Пока Марцишек снимала задубевшими руками платок, Ляля молча смотрела на нее, попыхивая сигаретой. Потом повернулась к блондинке, со страхом и удивлением наблюдавшей за Марцишек:
— Линда, сходи, милочка, на кухню, посмотри, не закипел ли наш чайник. Возьми в тумбочке чай, там, в жестяной коробке, завари, пожалуйста.
Блондинка молча поднялась из-за стола, взяла коробку и как-то боком, испуганно прошмыгнула мимо Марцишек в коридор.
— Вот что, голубушка, — глубоко затягиваясь сигаретой и еле сдерживая волнение, сказала Ляля, когда дверь захлопнулась и Марцишек наконец-то стянула размокшие ботинки. — Я дам тебе теплые чулки и сухое белье. Переоденься и… уходи. Уходи, куда хочешь. Я из-за тебя рисковать не собираюсь.
— Ну что ты, Ляля!
— Нет, нет, — умоляюще прижала Ляля ладони к груди. — Уходи, пожалуйста. Видела, какие приказы расклеены по городу? Мне за тебя — расстрел!
— Какой расстрел? Что ты городишь? — искренне удивилась Марцишек. — Не понимаю тебя…
— Не понимаешь?.. Прикидываешься… Дурочкой меня считаешь? Думаешь, я не догадываюсь, откуда ты явилась? Да от твоих же тряпок за версту катакомбами несет, сумасшедшая!
— Боишься? — насмешливо спросила Марцишек, вешая ватник на гвоздь в двери.
— Боюсь, — грустно созналась Ляля. — Ты меня знаешь, Галка, я не продам, в гестапо не побегу. Но рисковать… Галочка, милая, — Ляля задрожала вся, по щекам покатились слезы. — Не надо меня впутывать!.. Я не жила еще… Страшно!
— А когда наши вернутся, не страшно будет?
— Нет… Я никому зла не сделала…
Марцишек хотела возразить ей, но подумала: надо торопиться,
— А я пришла к тебе жить, Ляля. Насовсем жить.
— Ко мне?! Ты с ума сошла! В коммунальной квартире? Да нас с тобой завтра заберут.
— У меня нет другого выхода, Лялечка. Заберут, так завтра, а не сегодня.
— Не губи, Галочка! — взмолилась Ляля. — Бери, надевай, что хочешь: шубку, ботики теплые, все, все отдам. Пропади оно пропадом! Тебе тепло будет!.. Ну где-нибудь переночуешь… в разрушенном доме… Только уходи!
— Я больна, Ляля. Мне нельзя в разрушенном доме. Если не у тебя, то есть только один выход: на Короленко, 15 живет Мария Николаевна Стрежень. Она обещала подыскать мне квартиру, временную. Но туда я пойти не могу, ты знаешь почему. Так вот: пока мы с твоей блондинкой будем чай пить, ты сходишь к ней и передашь, что я жду ее в шесть вечера на углу Садовой и Петра Великого. Да не вздумай, пожалуйста, выкинуть какой-нибудь фортель — я предупредила товарищей, что иду к тебе, если со мной что случится, они тебя найдут. Вот и все. Сходишь?
Ляля не успела ответить: открылась дверь и вошла блондинка с кипящим чайником в руках.
Ляля подала посуду, вынула из тумбочки несколько кусочков сахара, крохотный кубик маргарина и булку белого хлеба. Настоящего ситника, с розовой крохкой корочкой, какого Марцишек не видела с первого дня войны.
— Ах, ах! — вдруг спохватилась Ляля. — Уже четыре, в половине пятого аптека закрывается, а у меня не получено заказанное лекарство!
— Я схожу, Ляля Карповна, — поднялась из-за стола блондинка.
— Нет, нет! Что ты, Линдочка! Тебе не дадут. Я сама, быстренько. А ты уж поухаживай тут за гостьей.
Галина Марцишек налила себе чаю, отрезала большой ломоть хлеба и, преодолевая желание сразу впиться в него зубами, начала намазывать маргарин. Девушка сидела не шелохнувшись, не спуская с Галины больших синих глаз.
— Тебя зовут Линдой? — спросила Галина, чтобы как-то начать разговор, нарушить гнетущее молчание.
— Меня? — будто очнувшись от оцепенения, ответила девушка. — Нет, это для них я — Линда…
— Для кого для них? — стараясь сохранить спокойствие и сдержать предательскую дрожь в руках, спросила Галина.
— Для них, для всех!.. У меня есть мое имя — Лена… Лена Бомм… у меня брат в катакомбах… Я слышала ваш разговор. Я не хотела подслушивать. Но чайник еще не кипел, и я вернулась было в комнату. А потом… потом боялась отойти от двери, чтобы кто-нибудь посторонний не подслушал…
26. Побег