Твой восемнадцатый век
Шрифт:
Сотни страниц одного из важных деятелей об очень интересном времени.
В 1906–1907 годах трехтомное издание Беннигсеновых сочинений вышло в Париже.
Майков, однако, догадывался, что были еще мемуары (где же семь томов, о которых говорилось Михайловскому-Данилевскому?).
Майков свидетельствовал, что ни в семье Фок, ни в военном архиве он не нашел ни слова о Павле I. Большие знатоки российских тайных архивов Н. К. Шильдер и В. А. Бильбасов также нигде не обнаружили «павловских глав» из Беннигсеновых записок. Получалось одно из трех: либо таких мемуаров вообще не было, но этому
Третья версия: наследники фельдмаршала на всякий случай не отдали русскому царю «павловских страниц», которые могли бы вдруг вызвать нежелательный гнев Николая, повредить вдове Беннигсена. Поступив таким образом, потомки должны были затаиться и не дразнить петербургского властителя.
Однако всему — время.
Столетие гибели Павла в 1901 году давало повод снять некоторые запреты. В России даже вышел сборник анекдотов о том царствовании, но подготовленные материалы о самом заговоре все же были запрещены (до 1906–1907 годов).
Появление в России и Франции писем Беннигсена к Фоку, несомненно, произвело впечатление и на тех, кто владел потаенной частью записок.
А ей негде было и быть, кроме родового гнезда в Ганновере.
И вот известного немецкого историка Теодора фон Шиманна, убежденного консерватора, личного друга кайзера Вильгельма II, большого знатока российского прошлого, приглашает внучка Беннигсена, уже упоминавшаяся Теодора фон Баркхаузен, которая и в начале XX столетия помнит своего знаменитого деда… Внучка вручает историку текст весьма любопытного документа.
Вскоре, однако, выяснилось, что и другие представители разросшегося графского древа владеют важными текстами… Особенно разволновался клан Беннигсенов, получив первые два тома записок генерала, опубликованных в Париже; тут уж было «европейское звучание», и семья не осталась равнодушной.
Два внука, Мишель и Леон, специально отправились во Францию, чтобы сообщить ряд новых документов и успеть ввести их в третий том.
В предисловии к последнему тому парижского издания редактор благодарил Беннигсенов: «Корреспонденция богата, но многое еще не время публиковать…»
Эти строки, конечно, не пройдут мимо нашего внимания и воображения.
Из того же, что можно было опубликовать, появилось еще одно письмо с обращением, вынесенным в начало этой главки: «Вы сами видите, генерал…»
Генерал Фок может «сам увидеть», что «такое положение дел, такое замешательство во всех отраслях правления, такое всеобщее недовольство, охватившее население не только Петербурга, Москвы и других больших городов империи, но и всю нацию, не могло продолжаться и что надо было рано или поздно предвидеть падение империи».
Конец письма:
«Я был уверен, генерал, что вы с нетерпением ждете от меня точного описания великих событий, происшедших в Петербурге 12 (24) числа этого месяца; я не сомневался, кроме того, что вы не без интереса услышали мое имя при рассказе об этих событиях в виду того участия, которое приписывали мне в них по слухам и которое набрасывает на меня тень и противоречит в значительной
Март, 1801 г. С.-Петербург».
Итак, записки очевидца, законченные в нужное время в нужном месте…
Однако можно ли доверять лукавому Кассиусу? Где доказательство, что это написано не через год или годы — задним числом (как Беннигсен часто делал в военных письмах 1807–1812 годов)?
Присмотримся: письмо несет живой отпечаток события, и в нем имеется фраза о «событиях, происшедших в Петербурге 12 (24) числа этого месяца», т. е. очевидно, что написано действительно в марте 1801 года.
Но дошло ли письмо к Фоку, жившему в 1801 году в Петербурге? Ведь Майков не обнаружил подобного текста у потомков Фока: их дед, умерший весной 1825 года, либо избавился от опасного документа, либо вообще его не получал. Между прочим, никакого обращения в документе не найдем: просто — «генерал»… Потомки Беннигсена (очевидно, с его слов) теперь знали, что адресат — Фок; однако маскировка наводит на разные мысли…
«11-го (23) 1801 года утром я встретил князя Зубова в санях, едущих по Невскому проспекту. Он остановил меня и сказал, что ему нужно поговорить со мной…»
Так начинается самая драматическая часть Беннигсенова рассказа. Сразу заметим, пока не вникая в детали, что, выходит, если бы князь Зубов «не встретил» автора именно в последний день жизни Павла, то дальнейших событий вроде бы не было…
Отделение правды от вымысла — задача любопытная и очень непростая.
И вот что мы сейчас сделаем — раскроем письмо Беннигсена об убийстве Павла, а рядом с ним положим шесть записей, сделанных со слов Беннигсена другими лицами: подробную заметку генерала Ланжерона, составленную сразу же после беседы в 1804 году, рассказ Беннигсена генералу Кайсарову, записанный Воейковым (1812), строки других современников — Адама Чарторыйского, Августа Коцебу, лейб-медика Гривса и, наконец, племянника Беннигсена фон Веделя.
Записи, сделанные не в одно время, но — об одном времени и со слов одного человека.
Пусть же говорит сам Беннигсен в письме, пролежавшем целое столетие, пусть говорит, но помнит, что он открылся нескольким собеседникам.
Итак, 11 марта он встречает на Невском Зубова, который приглашает в гости. «Я согласился, еще не подозревая, о чем может быть речь, тем более, что я собирался на другой день выехать из Петербурга в свое имение в Литве. Вот почему я перед обедом отправился к графу Палену просить у него, как у военного губернатора, необходимого мне паспорта на выезд. Он отвечал мне: «Да отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе» — и добавил: «Князь Зубов скажет вам остальное». Я заметил, что он все время был смущен и взволнован. Так как мы были связаны дружбой издавна, то я впоследствии очень удивился, что он не сказал мне о том, что должно было случиться…»