Твой враг во тьме
Шрифт:
Лёлина мама, на минутку повернувшись к телевизору от компьютера, умиленно вздохнула: она вообще была необычайно чувствительна к этаким правильным словам. А Лёле стоило немалого труда не фыркнуть возмущенно. Вот оно, значит, как? Доброта, да? Но почему же она у Дмитрия распространяется только на заваленных обломками взрыва, застрявших в искореженном автомобиле, унесенных ветром на льдине… на худой конец, торчащих в проломе на высоте пятого этажа? Что, ей вечно оказываться во всяких передрягах, чтобы Дмитрий был добр к ней, к своей… ну, скажем так, подруге, – а не только к посторонним, попавшим в беду? Похоже, Лёлина беда – внешнее благополучие! Не обзавестись ли ей для разнообразия инвалидной коляской или, по крайности, парой костылей?..
А потом Лёля поняла, что с Дмитрием дела обстоят еще хуже, чем ей казалось. Она тогда в очередной раз прождала его попусту, а через день, когда он появился как ни в чем не бывало, сорвалась и наговорила… всякого такого. Она вообще вдруг стала в последнее время нервозной, злой, напряженной. Весна, что ли, так действовала?
«Весна, весна, пора любви…», она была, бедняга, тут ни при чем, однако Лёля этого пока еще не знала.
Сорвалась она, короче говоря. Дмитрий слушал, слушал, досадливо морщась, когда Лёля ударялась в слезы, а потом вдруг сказал, как бы даже невпопад:
– Легче всего на ЧС. Ты точно знаешь, что надо делать. Весь этот макияж жизни как бы смывается. Слетает всякая шелуха, и остается только истинное. И эта истина сама диктует тебе, как поступать.
Легче всего на ЧС… Как вам это понравится, люди добрые? Дмитрий, получается, ловит кайф от чужих страданий? Итак, правы психологи – в каждом деле существует профессиональная аморальность? Продавцы готовы отравить покупателей, врачи – зарезать пациентов, милиция иногда безжалостней преступников, а спасатели жаждут аварий, потому что в этом катарсисе рождается некая истина?
Конечно, это были только слова, и вывернуть их наизнанку могла только обиженная женщина, которая физически чувствует, как ее счастье утекает меж пальцев. Будто вода, будто песок! И нет никакой возможности его удержать. Или… есть?
Честно говоря, когда Лёля поняла, что беременна, у нее не возникло никаких высоких и светлых мыслей на тему, что вот, мол, и начинают сбываться мечты о двух детях, которые когда-нибудь станут вспоминать родительский дом как счастливейшее место на земле. Она не обрадовалась, не огорчилась, не испугалась. Она только подумала, что теперь-то уж у нее есть средство привязать к себе Дмитрия!
Держи карман шире…
Самурай. Лето, 1997
Самым страшным было то, что сказал Македонский о семье. Оказывается, о ней в «Нимб ЛТД» давно известно! Значит, в любую минуту туда может отправиться группа. Да и группа не понадобится – один человек справится вполне.
И все-таки Самурай считал, что у него есть шанс. Он цеплялся, как за соломинку, опять же за слова Македонского: мол, если он даст себя прикончить, не тронут его дочь. О том, что Самурай прикончить себя не дал, еще никто не знает. Какая-то фора у него есть. В любом случае, даже если прямо сейчас кто-то окажется на поляне и поймет, что произошло, еще понадобится время на принятие решения. А он свое уже принял. Более того – приступил к его исполнению.
Он мчался по Владимирке. Москва с каждой минутой все невозвратнее улетала в прошлое. Ноги его больше здесь не будет. Все, хватит с него больших городов! Вот только заберет своих…
Но, как ни гнал Самурай, все-таки около полутора часов ушло на дорогу. Один раз остановился: заправлял машину и сам поел, а то силы вдруг кончились. Это до него дошло наконец случившееся во всей своей красе. Обнаружил, что он теперь – заяц, гонимый сразу тремя сворами собак: государством, как убивец великого человека, заказчиками, как использованный инструмент, и собственной конторой – как отработанный материал. И вот этой третьей своры он, пожалуй, боялся больше всего…
Ну что же, пока ему везло. Настолько, что даже посты на дороге его не задерживали за превышение скорости. И тут Самурай вспомнил, как они сегодня утром летели в Москву – по другой дороге, но с гораздо большей скоростью. Молодец он все-таки, что рискнул – и присвоил этот «БМВ». Очевидно, прошла установка: не трогать белый «БМВ» с таким-то номером ни при каких обстоятельствах. Пожалуй, через совсем малое время пройдет другая установка, и автомобиль превратится в мишень. Тем более надо спешить. Тем более надо от него избавиться! Сменить на другой.
Вообще-то, в городе, где жила его семья, у Самурая была машина. На радость своим пацанам, он полгода назад купил «волжанку». Подержанную, правда: опять-таки чтобы не светиться, – но на хорошем ходу. Всякий раз, когда появлялся дома, возился с ней, следя, чтобы работала как часы. Ничего, иногда и «Волгу» можно до ума довести, если кое-что в ней подтянуть, кое-что отрегулировать, а кое-что и вообще поменять. Так что на первый случай транспорт есть. Но и его придется сменить. Теперь он предполагал самое худшее: если известно о семье, значит, и о машине известно. И номер ее – тоже не секрет. Вот о чем следовало бы позаботиться, так это о запасном номере. Не позаботился… ладно, что-нибудь придумает. Может быть, вывезя семью из дома, прямо сразу купит другую машину. Нынче это дело плевое, оформляется все мгновенно.
Ну, слава богу, впереди замаячили церковные купола на въезде в городок. Он добрался! Теперь предстояло проехать к вокзалу, а уж там, в слободке…
Время так и жгло уходящими секундами, будто огненными искрами, а все же пришлось принять меры предосторожности: Самурай оставил «БМВ» на привокзальной площади. Правда, все же забрал из багажника оставшуюся от прежних владельцев сумку. Не потому, что предчувствовал, будто ее содержимое может пригодиться. Просто как профессионал не мог допустить, чтобы такие ценности валялись бесхозно и достались первому же воришке, который обнаглеет настолько, что залезет в «ничейный» «БМВ».
Потом Самурай проехал одну остановку на автобусе и двинулся к дому пешком.
Он редко здесь бывал и мало общался с соседями, а потому шел себе и шел, не глядя по сторонам и ни с кем не здороваясь. Главное, по теплому вечернему времени народу в палисадниках и на улице было немало. Плохо. Тем более все они пялились на Самурая, как на негра какого-нибудь, если бы тот вздумал прокатиться по улице на оленьей упряжке. Надо было пройти какую-то сотню метров, а Самурай весь взмок от этих взглядов. Люди подходили к заборам, останавливались, провожали его взглядами, болтающие бабенки умолкали, завидев его… Матери уводили с улицы детей.