Твоя Мари. Призраки
Шрифт:
Я вдруг чувствую себя маленькой девочкой, которую распекает за проступок строгий отец, и эта аналогия меня раздражает.
– Все, хватит, пожалуйста. Я все поняла.
– Да ничего ты, как обычно, не поняла, – вздыхает Олег, – но теперь-то что уже… Ладно, разрулим как-нибудь.
Боженька наказывает тоже с выдумкой. Мое больное горло, вернее, больные связки, дают о себе знать поздней осенью. Но в этот раз все значительно хуже – у меня опять нарост справа, его нужно убирать, но фониатр неожиданно отправляет меня на биопсию и – опа! В материале обнаруживаются атипичные клетки. Ну, конечно – нельзя же безнаказанно гневить бога столько лет. После консилиума онколога,
Но выбора у меня нет. Я зачем-то рассказала об этом Ляльке – ну, а кому еще… она вроде как сочувствует, но я понимаю, что все это – не более, чем дежурные фразы, вроде как проявления вежливости. Или я совсем запараноилась уже? Ну, неважно…. Олегу тоже приходится сказать – меня должен кто-то забрать из больницы. Говорить мне будет запрещено две недели, а дальше – как пойдет.
Ночь перед процедурой я провожу у него, лежу в кровати, уставившись в потолок, и никак не могу уснуть. Олег лежит рядом, его рука обнимает меня, и от нее исходит тепло и какая-то сила, заставляющая меня успокоиться немного.
– Спи, Мари, – негромко произносит он. – Все будет хорошо, я тебе обещаю.
– Ты что, радиолог? – мгновенно злюсь я. – Ты-то как можешь знать, как именно все будет, хорошо или так себе? Ты хоть понимаешь, что я, возможно, вообще смогу говорить только шепотом? Если смогу еще…
– Хватит, – обрезает он все так же негромко. – Мы с тобой через это уже проходили, опыт есть. Помолчишь, ничего не случится. И потом – ты даже пишешь матом быстрее, чем я иной раз вслух произношу, так что о чем тут печалиться? – я задираю голову вверх и вижу, как он улыбается в темноте. – Все, Мари, хватит разговаривать, давай спать.
Вся процедура как в тумане и как будто не со мной вообще. Потом лежу в отдельной палате, смотрю в потолок и прислушиваюсь к себе так, словно могу понять, сбудутся ли худшие прогнозы врачей, или мне повезет войти в тот невысокий процент людей, которые проскочили. На последнее, конечно, не особенно рассчитываю.
Олег приезжает к обеду, как-то умудряется пройти в отделение. Меньше всего я хотела бы сейчас видеть его – не могу смотреть, как он переживает. К счастью, я уже успела заново нанести макияж и не выгляжу совсем уж молью – никогда себе такого не позволяю, даже когда на «химии». Я, наверное, единственная, кто приезжает в диспансер с макияжем и прической, а не в растянутых спортивных костюмах и с дулькой из остатков волос на голове. Никого не осуждаю – но мне гораздо легче делать вид, что ничего не происходит, чем смириться и принять свое состояние, подчиниться ему. Я каждый день ломаю организм, заставляя его жить в нормальном режиме, а не в болезни, может, потому еще до сих пор жива.
Олег ни о чем не спрашивает, не произносит дежурных банальностей. Он просто кладет мне на колени новый блокнот и ручку и улыбается:
– Моя коллекция записок пополнится.
Я киваю – говорить нельзя вообще, это на две недели, потом, если все пойдет нормально, можно будет перейти на шепот, потом на тихую речь. Во весь голос не смогу разговаривать примерно до Нового года – это если связки отреагируют и не перестанут смыкаться, образуя звуки. Но может быть и наоборот…
Он проводит со мной весь день до вечера – привез книгу, читает негромко, устроившись на стуле рядом с кроватью. Домой меня не отпускают –
По вайберу приходит видео от Ляльки – вроде как в поддержку. Я проявила слабоволие, когда пожаловалась, рассказала о страхе остаться совсем без голоса, теперь, конечно, жалею, но уже ничего не отмотаешь. С Олегом обсуждать это не могу.
Когда разрешают уехать, наконец-то, мы спускаемся в холл, и Олег, развернув меня к себе лицом, заматывает шаль на моей шее и произносит, наклонившись к лицу:
– Ничего не изменится, Мари. Запомни – никогда ничего не изменится, что бы ни произошло. Я с тобой.
Хочется заплакать, но я заставляю себя этого не делать – ну, сколько можно, в самом-то деле?
На улице противно – весь день идет мокрый снег, который тает в ту же секунду, как касается земли. Такая погода очень располагает к депрессии… и к ней же располагает «фольксваген», припаркованный напротив машины Олега. Ну, этого-то кто сюда звал, господи, да за что же мне такое наказание-то на всю оставшуюся жизнь? Олег, смотрю, тоже недоволен, подходит к машине и стучит костяшкой пальца в стекло:
– Ты чего приехал?
Денис выходит из машины:
– Так Валерка позвонил, сказал. Я в травмпункте сегодня дежурю, тут рядом, вот заехал. Смотрю – машина твоя стоит, ну, думаю, значит, еще не уехали. Ты как, Мари?
Неопределенно мотаю головой – можно подумать, Валерка не сказал, что мне говорить нельзя, или не выложил тебе кучу медицинских подробностей, которых не поймет Олег, а ты можешь.
– Не трогай ее. И уезжай, – Олег разворачивает меня к своей машине и вкладывает в руку ключ: – Иди, Мари, садись, холодно, – я делаю несколько шагов, но слышу, как за моей спиной он говорит Денису: – Оставь ее в покое, неужели ты не понимаешь, что ей сейчас не до наших с тобой разборок? Она перепугана вусмерть, как ты не видишь-то? Я стараюсь ее как-то поддержать, но появляешься ты и все рушишь. Денис, в этот раз я не буду деликатничать, больше не могу смотреть, как она мучается. Не вынуждай меня идти на крайние меры, никому от этого хорошо не станет. Уезжай.
Я забираюсь в машину и вижу, как Денис, не сказав ни слова, садится за руль и выезжает с парковки.
Олег провожает «фольксваген» угрюмым взглядом, вздыхает и идет к своей машине.
– Ну, что, Мари, ко мне?
Киваю. Не хочу сейчас оказаться в пустой квартире, заняться нечем, значит, буду грызть себя и плакать.
– Тебе же есть, наверное, не все можно?
Вытаскиваю из сумки блокнот и ручку, быстро пишу «Олег, не заморачивайся, я есть не хочу совершенно», показываю ему, и он кивает:
– Ну, как скажешь. Если что – бульон сварим, рыба есть, – чуть разворачивается, ободряюще гладит меня по щеке: – Ничего, Мари, все хорошо. Все пройдет.
Снова беру блокнот, пишу «Не разговаривай со мной таким тоном, пожалуйста!», последнее слово подчеркиваю тремя линиями и показываю Олегу. Тот морщится:
– Каким тоном? Прекрати строить из себя кусок рельса, Мари. Я и так знаю, что ты сильная и все такое. Не перегибай.
Машу рукой и убираю блокнот в сумку – это бесполезно, а когда нет голоса, еще и довольно трудно, Олега словами-то не всегда убедишь, а уж эпистолярии мои ему вообще редко заходят. Ладно, помолчим, все равно нужно к этому привыкнуть.