Твоя очередь умереть
Шрифт:
— В натуре, — согласился Угрюмый. — Прочно ты сел на вилы, Максимка.
— Ничего, что спрошу? — перебил Максим. — Кто такой Ильич?
— Мент позорный, — хохотнул Угрюмый, сворачивая на неприметную улочку.
— Бывший мент, — поправил Фаткин, покосившись на Максима. — Из машины не прыгай на полном ходу… Суриков Алексей Ильич. Четыре года в отставке — ушел в капитанском звании, пока не начались проблемы с совестью. Основательный дядька. Мы с ним практически друзья, на соседней улице живет, в шахматы часто играем…
— Отказываюсь что-то понимать, — признался Максим. — Почему меня подставляют, что я им сделал? Вернулся с зоны, никого не трогал…
— Вот об этом Ильич и хочет с тобой перетереть, — пробормотал Фаткин. — Всё, мужики, кончай болтать, уже приехали…
Кружилась голова в предчувствии чего-то странного, невероятного. Тихая улочка у самых гор, приземистый домик за резной оградой в окружении бурной зелени. Тишина, покой… Его не нужно было упрашивать, сам шел — и чем дальше, тем быстрее. Обстановка в гостиной не блистала роскошью, но вот то, что ее наполняло…
— А вот и мы наклюнулись, — возвестил Угрюмый, вторгаясь первым в гостиную.
— Скотина ты все-таки, Каверин, — бескомпромиссно заявила Верка Верещагина, одетая весьма «непринужденно» — в короткие шортики и топик. Уперла руки в бока, приняв излюбленную позу, осуждающе качнула головой. — Какая же редкая ты скотина… Даже не пришел, даже не намекнул, что ты в городе, — узнаем об этом от посторонних лиц…
— А ты только глянь, как она для тебя разделась, — съязвил Макар Глуховец, развалившийся на диване с бутылкой пива.
— Заткнись, Макар, — окрысилась Бобышка. — Я раздета ровно настолько, чтобы считаться одетой! Ты бы видел, в чем я тут хожу, когда никого нет!
— Хочешь, чтобы я увидел? — насторожился Макар.
— Коляша, блин, парамыгу закрой! — ахнул Угрюмый, выстреливая пальцем в открытое окно. — Мы что тут, в гости всех зовем?
Вылетел из кресла долговязый Коля Селин, захлопнул оконную раму, задернул шторы и повернулся — весь сияющий, желтозубый, довольный, словно кот, объевшийся сметаны! И все по незримой команде бросились его обнимать, тискать, трясти. Слезы наворачивались на глаза, плотный ком стоял в горле. Как же он счастлив был их видеть! Они смеялись, никто не чувствовал себя неловко, даже Бобышка подобрела и запечатлела на щеке у Максима такой кровожадный поцелуй, что он его потом неделю чувствовал!
— Да ладно, не мните, — ухмылялся Фаткин. — Он же, как былинка, падет сейчас, а нам его лечить.
Макар состроил физиономию начинающего иллюзиониста и сдернул скатерть с барной стойки. Объявился «шведский стол» — бодрящий русский напиток, резаные фрукты, что-то мясное, рыбное, возможно деликатесное.
— Водка есть, закуска есть, чего еще в жизни надо? — урчал Угрюмый, разливая водку по пузатым стопкам. — Налегай, Максим, чавкай, мы же видим, какой ты не голодный…
— Я тоже не голодный, — ржал Коляша Селин, ломая руками костлявую барабульку. — Устал, итить ее, на этой долбаной работе…
— Хорошо, когда у человека много работы, — нравоучительно изрек Макар, подымая стопку. — Тогда у печени ее значительно меньше. Ну, давайте, пацаны и девчата, с приехалом, как говорится. Мы долго приближали этот день, все глаза протерли, ждалки прождали — где там наш Максим…
Выпили по второй, прошлись по мерзкому качеству современной подорожавшей водки, после чего Бобышка предупредила:
— Ша, алкоголики, хватит. Ешьте, но на водку не налегайте. Забыли, зачем пришли?
— А зачем мы, кстати, пришли? — Максим не мог говорить, руки хватали со стола все, что попадалось, бросали в рот. Блаженная улыбка пристала к физиономии — он даже не пытался ее скрыть, знал, что не получится. — Нет, ребята, поймите правильно, я безумно рад вас видеть, вы не просто молодцы, вы герои, раз со мной связались…
— Не продолжай, — отрезала Бобышка. — Все узнаешь в свое время. И это время неумолимо приближается…
Все перестали жевать и задумчиво уставились на Максима. Он поперхнулся.
— Вид у него какой-то жалкий, — извлекая кость из горла, заявил Коляша и непринужденно осклабился. — В связи с этим… как его… недофинансированием.
— Огламурить надо, гы-гы, — согласился Угрюмый.
— Помыть, переодеть, — добавил Макар.
— А то смотреть на тебя, Максим, тошно, — обобщил Фаткин. — В чем мама родила, в том Родина и оставила. Верка, возьмешь на себя этот груз?
— Возьму, — кивнула Бобышка. — Сама ототру его мочалкой и переодену. В этом доме пока еще достаточно мужской одежды… от первого мужа.
— А глазки-то как заблестели, — наблюдательно подметил Макар, и все заулыбались. — Прости, Максим, но наша Верка думает только о сексе.
— Неправда, — возразила Бобышка. — Иногда я думаю не о сексе. Так, я не поняла. — Она насупилась и соорудила каменный лик. — Мы чего сейчас обсуждаем? Максим, пулей в душ, пока не началось…
Но уже начиналось. В дверь постучали условным стуком, и в доме объявились двое хмурых субъектов зрелого возраста. Обоим было не меньше пятидесяти. Приземистый крепыш с седоватым «ершом» и внушительной челюстью сунул Максиму руку, предварительно смерив его оценивающим взглядом.
— Суриков. Алексей Ильич. Можно просто Ильич. И не вздумай бескультурно «выкать». — Новоприбывший сухо улыбнулся. Максим охотно отозвался на рукопожатие, оно оказалось твердым и мозолистым.
Второй визитер здороваться не стал. Какой-то чахлый, разбитый, с рыбьим глазом и землистым лицом — он тяжело передвигался, затрудненно дышал. Он добрел до барной стойки, плеснул из литровой бутыли в стакан, выпил в гордом одиночестве. Закусил помидором, снова налил, повторил процедуру. После этого обволок пространство мутным взглядом и поволокся в угол, где стояло одинокое кресло. Он долго кряхтел, принимая позу, а люди с интересом на него смотрели, никто не комментировал. Максим почувствовал, как запершило в горле.
— Прошу любить и жаловать, — представил Ильич. — Лазаренко Павел Сергеевич, бандитская кличка Лазарь.
— Всем привет, — бесцветно вымолвил «приглашенный», вяло помахал ладошкой и закрыл глаза.
— Можно сказать, на пенсии, — продолжал Ильич. — Выжил в лихие годы, теперь насквозь больной, страдает гемофилией в последней стадии и при этом решительно отказывается ложиться в больницу и проходить положенный курс лечения. Считает, что лечение опасно для его здоровья. Сидит на анальгетиках, которые немного облегчают его страдания. На лекарства уходят последние деньги. Болезнь запущена, терапия не поможет. Павел Сергеевич обречен, проживет еще, возможно, месяц или меньше месяца. Бывшие кореша от него отвернулись, материальную помощь не оказывают, морально не поддерживают, жена от него ушла — и, в общем, правильно сделала, поскольку даже в здоровом виде Павел Сергеевич — не подарок. Он никому не нужен — тот самый пресловутый Неуловимый Джо. Лазарь обижен на весь белый свет, и в первую очередь на своих подельников, и готов сдать их со всеми потрохами — в хорошие, разумеется, руки.