Ты и я

Уэдсли Оливия

Он сказал странным сдавленным голосом:

— Я борюсь с самим собой, рада тебя.

— Ты борешься и со мной, — с деланной веселостью промолвила Тото.

Он ближе придвинулся к ней.

— Послушай. Сегодня — равносильно навсегда. Пойми хорошенько. Другого исхода нет. Пройдет несколько месяцев, пока мы сможем обвенчаться. А живя общей жизнью, мы будем подвергаться осуждению. Осуждать будут тебя: свет так устроен, что винят всегда женщину, хотя виноват обычно мужчина. Мы будем счастливы, я знаю, но будем ли мы настолько счастливы,

что это вознаградит тебя за все? Подумай об этом. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Мы будем жить, где ты захочешь… Я возьму отпуск, и мы уедем, постранствуем. — Вопреки его желанию тон его стал молящим, горячая любовь и тревога звучали в нем.

Тото мягко сказала:

— Зажги свет, Ник.

Он повиновался, удивленный, слегка озадаченный.

— Посмотри мне в глаза… Милый, то, что ты говорил сейчас, говорилось по чувству долга. Ник, свет не существует для меня помимо тебя. Жизнь моя принадлежит тебе. Я не в силах переносить эти препирательства, когда все сводится к одному. Не будем спорить больше. Мы принадлежим друг другу — в этом все, будем же счастливы.

Она смотрела на него улыбающимися и в то же время грустными глазами. Он вдруг привлек ее к себе и стал осыпать поцелуями — ребяческими, торопливыми, крепкими поцелуями, между поцелуями невнятно повторяя: "Прости, прости меня!"

Тото первая слегка оттолкнула его и вернула к счастливой действительности, заявив:

— Ник, знаешь, я голодна!

И он отозвался тоном человека, только что посвященного в важную тайну:

— Клянусь Юпитером, и я тоже!

Они вместе обследовали кладовую Анри, вместе заваривали чай, готовили сандвичи, и Ник сообщил все подробности своей поездки в Лондон, а Тото рассказала ему все, что могла вспомнить о проведенных без него неделях.

Они вместе разобрали вещи Тото и повесили ее платья в гардероб Ника; в квартире была комната для гостей, крошечное помещение через квадратную площадку лестницы, — она будет служить Нику туалетной.

Он приготовил для Тото ванну, объяснил ей капризы крана с горячей водой, который имел обыкновение бастовать в самый неподходящий момент и так же неожиданно приходить снова в действие.

Тото остановилась перед зеркалом Ника и разглядывала себя: широко раскрытые глаза, полуоткрытые губы, откинутые от пылающего лица волосы.

Ник, бесшумно вошедший в комнату, застал ее в этой позе.

Он подошел к ней сзади, обвил рукой, и темная голова склонилась к золотой головке.

В тоненькой розовой ночной рубашке Тото казалась особенно юной, и Ник прошептал:

— Ты еще совсем дитя! — и в голосе его были и пламенная любовь, и щемящее сомнение.

— Только не сердцем… теперь! — отозвалась Тото.

Она проснулась на рассвете, позолотившем комнату сквозь открытые окна. Ник держал ее и во сне, как бы защищая. Тото смотрела на обнимавшую ее руку — какой дорогой, какой сильный тюремный засов! Она слегка повернулась и заглянула Нику в лицо.

— Совсем,

совсем моя, — твердил он перед тем, как она уснула, и другие, не такие собственнические, но бесконечно милые ей, нежные слова.

Так вот она, тайна любви, чудесная, потрясающая. Но многое ей еще дороже в любви. Ник был бесконечно близок ей, когда положил голову ей на грудь, еще ближе сейчас, когда спит подле нее.

Он вдохнул в нее душу живую, он открыл ее сущность ей самой. Что важнее?

И вдруг, отогнав серьезные мысли, она поймала себя на том, что думала: какой хорошенький Ник и какие красивые у него пижамы.

Глава XX

Ник без труда получил отпуск.

— Побудем здесь еще немного, — попросила Тото, и они остались и накупили множество вещей для Тото — шляпок, и платьев, и два кольца — одно из них с изумрудом-кабошоном в оправе работы Картье.

Неожиданно быстро наступила жара. Май был похож скорее на июль; обедали все на свежем воздухе и меню выбирали из холодных блюд.

Получив письмо от своего адвоката, Ник решил, что ему необходимо ехать в Лондон.

— Бэби, — сказал он Тото, — мы снимем в Лондоне квартиру, и ты обставишь ее по своему вкусу.

Тото была в восторге. Не хотела задерживаться надолго в том тихом отеле, в котором они с Ником остановились по приезде, и всё торопила его поскорее снять квартирку: "Все равно где, какое имеет значение та или другая часть города?" — Наконец он нашел половину дома на маленькой уличке в Найт-бридже. В ней имелась большая жилая комната и большая спальная; квартира была меблирована, но Ник договорился, что обстановка будет сдана на хранение: он хотел, чтобы Тото устроила все по своему вкусу.

Они еще в Париже решили, что заведут старинную французскую кровать стиля ампир, с зеленым, оттенка нефрита покрывалом, и действительно, достали такую кровать за баснословную цену и покрывало к ней, не менее дорогое, — так что получилось, как выразилась Тото, "просто ужасно красиво". Покрывало было китайское: сереброперые фламинго с алыми ногами шагали по изумрудной воде у берегов серебристых островков, поросших померанцевыми деревьями, а поодаль виднелась пагода с красной крышей и бледно-золотыми стенами.

Ник покупал все, что нравилось Тото. Он наполнял маленькую квартирку цветами. Каждый день обновлялись гардении в черной ониксовой чаше, и снопы гвоздик выглядывали из-за японских ширм.

Никто из знакомых не видел их; они обедали вне дома, танцевали по вечерам и были так счастливы, что Тото иногда пугалась.

— Верно, когда любишь, всегда боишься, — говорила она Нику, который уверял, что это у нее от воображения, и заботливо осведомлялся, не болит ли у нее голова.

— Я никогда не болею, — возражала Тото и добавляла с укором: — О, Ник, неужели ты не можешь быть на высоте положения? Не отдаешь себе отчета в том, чего требует данный момент?