Ты когда-нибудь был влюблен в карлицу?
Шрифт:
Уильям Сароян
ТЫ КОГДА–НИБУДЬ БЫЛ ВЛЮБЛЕН В КАРЛИЦУ?
Перевел Григорий Анашкин
– Не думаю, что ты когда-нибудь был влюблен в карлицу весом в тридцать девять фунтов, так?
- Нет, - сказал я, - возьми-ка себе еще пива.
- Тогда в Галлопе, - сказал он, - двадцать лет назад. Парень по имени Руфус Дженкинс появился в городе с шестью белыми и двумя черными лошадьми. Сказал, ему нужен человек, чтоб объездить
Не знал по-мексикански ни бельмеса. Связался со скотоводом по имени Диего, тот учился в Калифорнии. Знал язык лучше, чем ты или я. Сказал мне: “твоя работа, Мёрф, - кормить этих племенных быков”. Я сказал: “отлично; чем их кормить?” Он сказал: “сеном, салат-латуком, солью и пивом.” Я сказал: “отлично; твои быки, тебе видней.”
Подрался с ним через два дня после этого из-за аккордеона - он считал, я его украл. Позаимствовал ненадолго и во время потасовки вломил им ему по башке; испортил один из лучших аккордеонов на свете. Прыгнул на лошадь - и назад через границу. Техас. Завел-таки разговор с парнем - тот честным выглядел. Оказалось - рейнджер, который за мною рыщет.
-Да-а, - сказал я.
– Так ты говорил - тридцатидевятифунтовая карлица.
- Ну разве я могу забыть эту леди?
– сказал он.
– Разве забуду эту миниатюрную амазонку?
- Не забудешь?
- Ну, если доживу до шестидесяти, - сказал он.
- До шестидесяти?
– сказал я.
– Да ты сейчас выглядишь больше, чем на шестьдесят.
- Это напасти оставили след на моем лице. Напасти да злоключения. Мне три месяца, как стукнуло пятьдесят шесть.
- О.
- Сказал техасскому рейнджеру, что меня зовут Ротштейн, буровой инженер из Пенсильвании, ищу что-нибудь стоящее. Помянул пару мест в Хьюстоне. Чуть не остался без глаза поутру, спускаясь по лестнице. Наткнулся на шестифутового верзилу с железным крюком вместо правой руки. Тот сказал, я влез к нему в дом. Ответил ему, что вообще только что в Хьюстон приехал. Девчонки собрались наверху, на лестнице, посмотреть драку. Всемером. Шесть футов роста и железный крюк. Это нервирует. Пнул его прямо в пасть, пока он пытался сунуть мне в голову крюком. Мог бы остаться без глаза, если бы медленнее соображал. Залег в канаве, вытащил пушку. Выстрелил семь раз, но я снова был уже наверху. Уехал оттуда через час, разодетый в пух и перья, надвинув дамскую шляпку на глаза. Видел как он стоит внизу, ждет. Сказал, девочку не желаете? Ответил, что нет. Вышел на улицу, смылся из города.
- Не думаю, чтобы ты когда-нибудь одевал женское платье, чтоб спасти свою шкуру, ведь так?
- Нет, - сказал я, - и никогда не был влюблен в карлицу, весившую тридцать девять фунтов. Возьми еще пива.
- Спасибо. Когда-нибудь пробовал пасти скот на велосипеде?
- Нет, - сказал я.
- Уехал из Хьюстона с шестидесятью центами в кармане - подарок девочки по имени Люсинда. Прошел четырнадцать миль за четырнадцать часов. Большой дом весь в колючей проволоке
Постучал опять. Сказала, вали. Опять. Вали. Опять. На этот раз открыл сам хозяин, на вид все девяносто. Ну и, конечно, с обрезом. Сказал, я не ищу неприятностей, папаша. Хочу поесть и попить, зовут меня Кавано.
Пустил меня в дом и сделал по мятному джулену нам обоим.
Спросил, живешь тут один, папаша.
Сказал, пей и не задавай вопросов; может один, а может и нет. Ты видел негритянку, делай выводы.
Я сделал вывод, но не стал ему подмигивать из чувства такта.
Крикнул, Эльвира, принеси этому джентльмену сэндвичей.
Молодой, не тянет на семьдесят, наверно не больше сорока и здоровенный.
Сказал, в карты играешь? Говорю, нет.
Сказал, отлично Кавано, сыграем-ка партию в покер.
Играли всю ночь.
- Если я скажу, что этот старый южанин был моим прадедом, ты не поверишь, ведь так?
- Нет.
- Ну, он и в правду им не был, хотя было бы просто здорово, если б оно так было.
- Где ты пас скот на велосипеде?
- Толедо, Огайо, 1918.
- Толедо, Огайо?
– Сказал я.
– Там же не пасут скот.
- Больше не пасут. Пасли в 1918. Один приятель пас, по крайней мере. Бухгалтер по имени Сэм Голд. Единственный ковбой-еврей, кого я видел. Прямо из Нью-Йорка, с Истсайда. Сомбреро, лассо, сигареты «Булл Дурэм», пара голов скота и пара велосипедов. Называл свое местечко ранчо Золотой Бар, два акра, сразу за чертой города.
Это был тот год, когда началась война, ты вспомнишь.
- Ага, сказал я.
- Помнишь фильм На плечо!
- А то. Видел раз пять.
- Помнишь, как Чарли Чаплин думает, что моет свою ногу, ну а там оказалось, что нога-то чужая.
- Точно.
- Ты можешь не верить, но я был тем парнем, ногу которого Чаплин мыл в фильме.
- Отчего нет, - сказал я, - но что там насчет двух коров, что ты пас на велосипеде? Как это ты?
- Да проще простого. Ездил без рук. Приходилось, иначе не мог бросать лассо. Работал на Сэма Голда пока коровы не убежали. Они пугались велосипедов. Убежали в Толедо, мы не нашли ни рожек ни ножек. Дали объявления во все газеты, и ничего. Это разбило ему сердце. Продал оба велосипеда и вернулся в Нью-Йорк.
Взял четырех тузов из колоды красных карт и пошел в город. Покер. Парень по имени Чак Коллинз любил перекинуться в картишки. Сказал ему, улыбаясь, не думаю, что у него хватит духа поставить сотню на то, что у меня выпадет четыре туза в следующей партии. Он повелся. У моих карт были красные рубашки. Рубашки остальных карт были голубые. Напрочь этого не заметил. Выложил ему четырех тузов. Туз пик, туз виней, туз бубей, туз червей. Я буду помнить эти четыре карты, если доживу до шестидесяти. Был бы убит на месте, если бы в тот год не случился ураган.