Ты когда-нибудь был влюблен в карлицу?

Перевел Григорий Анашкин

– Не думаю, что ты когда-нибудь был влюблен в карлицу весом в тридцать девять фунтов, так?

 - Нет, - сказал я, - возьми-ка себе еще пива.

 - Тогда в Галлопе, - сказал он, - двадцать лет назад. Парень по имени Руфус Дженкинс появился в городе с шестью белыми и двумя черными лошадьми. Сказал, ему нужен человек, чтоб объездить

 Не знал по-мексикански ни бельмеса. Связался со скотоводом по имени Диего, тот учился в Калифорнии. Знал язык лучше, чем ты или я. Сказал мне: “твоя работа, Мёрф, - кормить этих племенных быков”. Я сказал: “отлично; чем их кормить?” Он сказал: “сеном, салат-латуком, солью и пивом.” Я сказал: “отлично; твои быки, тебе видней.”

 Подрался с ним через два дня после этого из-за аккордеона - он считал, я его украл. Позаимствовал ненадолго и во время потасовки вломил им ему по башке; испортил один из лучших аккордеонов на свете. Прыгнул на лошадь - и назад через границу. Техас. Завел-таки разговор с парнем - тот честным выглядел. Оказалось - рейнджер, который за мною рыщет.

 -Да-а, - сказал я.
– Так ты говорил - тридцатидевятифунтовая карлица.

 - Ну разве я могу забыть эту леди?
– сказал он.
– Разве забуду эту миниатюрную амазонку?

 - Не забудешь?

 - Ну, если доживу до шестидесяти, - сказал он.

 - До шестидесяти?
– сказал я.
– Да ты сейчас выглядишь больше, чем на шестьдесят.

 - Это напасти оставили след на моем лице. Напасти да злоключения. Мне три месяца, как стукнуло пятьдесят шесть.

 - О.

 - Сказал техасскому рейнджеру, что меня зовут Ротштейн, буровой инженер из Пенсильвании, ищу что-нибудь стоящее. Помянул пару мест в Хьюстоне. Чуть не остался без глаза поутру, спускаясь по лестнице. Наткнулся на шестифутового верзилу с железным крюком вместо правой руки. Тот сказал, я влез к нему в дом. Ответил ему, что вообще только что в Хьюстон приехал. Девчонки собрались наверху, на лестнице, посмотреть драку. Всемером. Шесть футов роста и железный крюк. Это нервирует. Пнул его прямо в пасть, пока он пытался сунуть мне в голову крюком. Мог бы остаться без глаза, если бы медленнее соображал. Залег в канаве, вытащил пушку. Выстрелил семь раз, но я снова был уже наверху. Уехал оттуда через час, разодетый в пух и перья, надвинув дамскую шляпку на глаза. Видел как он стоит внизу, ждет. Сказал, девочку не желаете? Ответил, что нет. Вышел на улицу, смылся из города.

 - Не думаю, чтобы ты когда-нибудь одевал женское платье, чтоб спасти свою шкуру, ведь так?

 - Нет, - сказал я, - и никогда не был влюблен в карлицу, весившую тридцать девять фунтов. Возьми еще пива.

 - Спасибо. Когда-нибудь пробовал пасти скот на велосипеде?

 - Нет, - сказал я.

 - Уехал из Хьюстона с шестидесятью центами в кармане - подарок девочки по имени Люсинда. Прошел четырнадцать миль за четырнадцать часов. Большой дом весь в колючей проволоке и большие собаки. Мимо такого я никогда пройти не мог. Прошел за ворота, будь что будет, а все потому, что жрать и пить хотелось. Собаки запрыгали и бросились на меня. Пошел прямо на них - иду и прямо на глазах старею. Подошел к двери, постучал. Здоровенная негритянка открыла дверь, тут же закрыла. Сказала, вали, белая мразь.

 Постучал опять. Сказала, вали. Опять. Вали. Опять. На этот раз открыл сам хозяин, на вид все девяносто. Ну и, конечно, с обрезом. Сказал, я не ищу неприятностей, папаша. Хочу поесть и попить, зовут меня Кавано.

 Пустил меня в дом и сделал по мятному джулену нам обоим.

 Спросил, живешь тут один, папаша.

 Сказал, пей и не задавай вопросов; может один, а может и нет. Ты видел негритянку, делай выводы.

 Я сделал вывод, но не стал ему подмигивать из чувства такта.

 Крикнул, Эльвира, принеси этому джентльмену сэндвичей.

 Молодой, не тянет на семьдесят, наверно не больше сорока и здоровенный.

 Сказал, в карты играешь? Говорю, нет.

 Сказал, отлично Кавано, сыграем-ка партию в покер.

 Играли всю ночь.

 - Если я скажу, что этот старый южанин был моим прадедом, ты не поверишь, ведь так?

 - Нет.

 - Ну, он и в правду им не был, хотя было бы просто здорово, если б оно так было.

 - Где ты пас скот на велосипеде?

 - Толедо, Огайо, 1918.

 - Толедо, Огайо?
– Сказал я.
– Там же не пасут скот.

 - Больше не пасут. Пасли в 1918. Один приятель пас, по крайней мере. Бухгалтер по имени Сэм Голд. Единственный ковбой-еврей, кого я видел. Прямо из Нью-Йорка, с Истсайда. Сомбреро, лассо, сигареты «Булл Дурэм», пара голов скота и пара велосипедов. Называл свое местечко ранчо Золотой Бар, два акра, сразу за чертой города.

 Это был тот год, когда началась война, ты вспомнишь.

 - Ага, сказал я.

 - Помнишь фильм На плечо!

 - А то. Видел раз пять.

 - Помнишь, как Чарли Чаплин думает, что моет свою ногу, ну а там оказалось, что нога-то чужая.

 - Точно.

 - Ты можешь не верить, но я был тем парнем, ногу которого Чаплин мыл в фильме.

 - Отчего нет, - сказал я, - но что там насчет двух коров, что ты пас на велосипеде? Как это ты?

 - Да проще простого. Ездил без рук. Приходилось, иначе не мог бросать лассо. Работал на Сэма Голда пока коровы не убежали. Они пугались велосипедов. Убежали в Толедо, мы не нашли ни рожек ни ножек. Дали объявления во все газеты, и ничего. Это разбило ему сердце. Продал оба велосипеда и вернулся в Нью-Йорк.

 Взял четырех тузов из колоды красных карт и пошел в город. Покер. Парень по имени Чак Коллинз любил перекинуться в картишки. Сказал ему, улыбаясь, не думаю, что у него хватит духа поставить сотню на то, что у меня выпадет четыре туза в следующей партии. Он повелся. У моих карт были красные рубашки. Рубашки остальных карт были голубые. Напрочь этого не заметил. Выложил ему четырех тузов. Туз пик, туз виней, туз бубей, туз червей. Я буду помнить эти четыре карты, если доживу до шестидесяти. Был бы убит на месте, если бы в тот год не случился ураган.