Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
Шрифт:
В конце концов она уходила в кокон, извлечь из которого и вернуть в нормальную жизнь Евдокию было почти невозможно — гораздо легче ее туда не пускать. Так медицина и поступала, в результате чего Евдокия жила, балансируя на грани общения с миром и ухода в себя. О коконе своем она только знала, но в центре его никогда не была — ее уводили от самой границы. Уводили силком.
А Едокию тянуло туда — только там, в самой себе, она находила покой, но врачи говорили, что это безумие. Что надобно в обществе жить: ходить, говорить, думать, работать, а не ложиться
Евдокия боялась и послушно глотала таблетки. Лагутин ее убеждал, что если такое произойдет, если она ляжет на дно души, то там и останется. Евдокия ему отвечала, что в своей душе ей хорошо, а в этом мире совсем неуютно. Здесь все лгут, хитрят, обижают друг друга, а в самой себе чистота и покой. Почему бы туда не залечь?
— Это хуже, чем смерть, — пугал ее муж. — Если заметишь в себе смущение, старайся не замыкаться, главное, говори, говори, говори. Нельзя терять связи с людьми, болтай, проявляй себя, взаимодействуй как можешь с миром, а там уже подоспею и я, уколами и таблетками помогу.
Обычно так и бывало: учуяв приближение приступа, накат новой волны, Евдокия болезнь забалтывала-защебетовывала и мужа звала. Он всегда ее из кокона выводил, но все близкое и родное оставалось именно там, в ее коконе. Может поэтому Евдокия и стремилась туда? Может потому и болела, что не было рядом родной души — мир слишком часто казался ей незнакомым, чужим и враждебным. Она чувствовала в нем себя безоружной и одинокой. Одиноко ей было всегда и со всеми: даже с братом, даже с мужем, с подругами, с Евой…
Только собаки ее понимали.
Бориса не понимали даже собаки. Одиноким он был абсолютно всегда. Он даже выдвинул версию, что одиночество есть у всех, просто здоровые люди умеют с этим недугом бороться.
— Их общество развлекает, — объяснял Евдокие Борис. — А нам в обществе плохо.
Лагутин же утверждал, что болезнь их именно в том заключается, что они ни с кем не умеют общий язык найти.
Евдокия ему отвечала:
— Я всех понимаю и вижу насквозь, а они меня не понимают, так кто с кем не может найти языка?
— Понимать мало, — возражал ей Лагутин, — надо уметь мириться с несовершенством и злом, ты же во всем ищешь трагедию.
— Я ищу не трагедию, а того, кто меня со всеми моими грехами поймет и примет.
— Нет таких, — смеялся Лагутин. — Каждый норовит больше взять, чем отдать.
Подруги придерживались аналогичной точки зрения и только Борис соглашался с сестрой.
— Надо не закукливаться в старом кругу, а искать, — говорил он Евдокие. — Конечно, среди старых друзей и знакомых нам гораздо удобней. Страшно пускаться в вольное плавание, но другого выхода нет. Я уверен, болезнь наша от инородной среды. Ева, Ирина, Майя и даже Лагутин — это все не твоя среда. Общаясь с ними, ты живешь в постоянном страхе быть непонятой, отсюда и стресс. А ведь где-то ждет тебя человек, которому не придется сто раз объяснять почему ты не можешь пройти мимо бездомной собаки, почему для тебя содержание важнее, чем форма и так далее и тому подобное. Мы, Дуняша, потому и болеем, что не можем себе пару найти. Надо найти того, кто нас понимает.
— Но многие без пары уживаются и не болеют, — сетовала Евдокия.
— Значит они нервами крепче, — заключал Борис.
Глава 32
Сергей Кириллов сто раз уже пожалел, что взял с собой Евдокию — до одури уболтала она его.
Нервно вцепившись в руль, он размышлял: «Интересно, у нее рот когда-нибудь закрывается? Или она трещит даже во сне. И ладно бы просто трещала б, в это время я мог бы думать о чем-то своем, так нет же, она вопросы мне задает и ответов настойчиво требует. И неприлично не отвечать».
— Сережа, посмотрите какие цветы! — восхищенно воскликнула Евдокия и тут же спросила: — А вы любите розовые?
— Больше, чем голубые, — нахмурившись, буркнул он.
— Сережа, посмотрите какая красивая девушка! Видите? Видите?
— Я видел и пострашней.
— Сережа, отгадайте, кто посмел пригрозить в совете федерации депутатам верхней палаты следующей фразой: «Кто будет двигаться, будет размазан. Я всех предупредил».
— Кто же? — опешил Кириллов.
— Фотограф, — хихикнула Евдокия. — Сережа, а вы верите в жизнь после смерти?
Для него это было чрезмерно. Если предыдущие вопросы требовали односложных ответов, то такой философский вопрос наводил на беседу, а беседы с женщинами плохо кончаются — это Кирилов по опыту знал. Он решил отшутиться.
— В качестве ответа на ваш вопрос могу предложить анекдот, — сказал Кириллов. — Близнецы в утробе матери ведут разговор. «Как думаешь, есть жизнь после рождения?» — спрашивает один. «Не знаю, но пока еще никто не возвращался», — отвечает второй.
Евдокия хихикнула:
— Мне нравится ваш способ мышления. Тогда скажите, Сережа, а вы верите в настоящую и вечную любовь?
Это был удар ниже пояса — по сей день у Кириллова только там любовь и была.
— Я лучше вам расскажу какую эволюцию проходят чувства мужчины в процессе жизни, — уклончиво сказал он. — Хотите?
— Хочу.
— Существуют две эмоциональные стадии. Находясь в первой стадии, мужчина, увидев красивую девушку, имеет одну только мысль: «Вот бы мне такую…» Беда в том, что в этой стадии мужчине все девушки кажутся очень красивыми. Во второй стадии мужчина, увидев красивую девушку, имеет уже две мысли. Первая — «Вот бы мне такую…» Вторая мысль: «А на фиг она мне нужна?»
Евдокия улыбнулась, но ответа не приняла.
— Я задавала вопрос про любовь, — напомнила она. — Если не верите, так и скажите, но не надо хитрить.
— Хорошо, — согласился Кириллов, — я не буду хитрить, но в таком случае надо определиться, что такое любовь. Может мы говорим о разном. Какова ваша версия, мадам?
Евдокия ответила:
— Любовь, это желание получить недоступное.
Кириллову стало смешно:
— В таком случае я верю в любовь. Более того, во многое я и влюблен: в королевский дворец, в самолеты и яхты, в дорогие автомобили…