Ты - мое дыхание
Шрифт:
Когда-то, еще на первом курсе университета, один молодой человек, увлекающийся популярной психологией, хиромантией и физиогномикой, то ли желая понравиться, поразив своей прямотой и оригинальностью, то ли просто так, сказал Поле, что взгляд у нее совершенно особенный, необыкновенный и объясняется это легчайшей формой косоглазия, в обычной жизни, в общем-то, даже и незаметной. Он тогда сказал еще, что с таким взглядом, как у нее, можно бесплатно проходить в метро: никто просто не посмеет остановить. Молодой человек говорил ей все это, явно не желая обидеть, и она поняла, что обижаться было бы глупо. Хотя от мысли о собственном, неожиданно выявившемся косоглазии и взгляде, жалостном, прошибающем суровые сердца бабушек-контролерш, на самом деле хотелось плакать. Но Поля не заплакала и даже, наоборот, в метро,
Равнодушно и как-то вяло проведя по волосам круглой щеткой, Поля поднялась с пуфика. С кухни доносился аромат фирменных тети-Дашиных голубцов. Борис, наверное, уже накрыл стол к ужину. Она прошла по длинному коридору, успев с горечью вспомнить импровизированную цитату Сосновцевой: «Я прошествовала по мраморным с золотом плитам моей двадцатиметровой кухни…», увидела где-то там, в просвете арки, на фоне окна фигуру Бори, его широкие плечи, загорелую темную шею, круглый затылок со светлыми, коротко подстриженными волосами и на секунду остановилась: может быть, не нужно? Потом резко мотнула головой, сдув со лба челку, и все-таки вошла с улыбкой, легкой, непринужденной, беззаботной.
Голубцы в тонких фарфоровых тарелочках в самом деле уже стояли на столе. Борис заканчивал нарезать ее любимый сыр с лососем.
— Привет, — он почти не обернулся, просто обозначил свое внимание едва заметным кивком головы. — Где ты сегодня так долго? У родителей была?
— Нет, — она пожала плечами, опять же мгновенно подумав, что это глупо и бессмысленно: для кого пожимать плечами, если все равно никто не видит, если Борис не считает нужным поворачиваться. — Я просто гуляла, ездила по городу, дышала воздухом…
— И выхлопными газами, — продолжил он привычно.
— Да, и выхлопными газами, — так же привычно отозвалась она.
— А что сегодня у тебя было из развлекательных процедур: шейпинг? массаж? косметолог? — поинтересовался он традиционно и равнодушно.
— Шейпинг, — так же традиционно и равнодушно ответила она.
Голубцы пахли остро и пряно. Поля взяла вилку, с исследовательским вниманием поковырялась в голубцах, снова отложила ее на салфетку. Борис бросил нож для сыра в мойку.
— Слушай, — она постаралась произнести это как можно беззаботнее, — а что, если у меня ничего не получится с этой книгой? Ну вот буду писать, писать, воображая, что творю нечто гениальное, а потом человек со свежим взглядом прочитает и скажет: «Чушь собачья!»?
— И что? — как-то даже весело осведомился Борис.
— Ну вот и я спрашиваю: и что? Он наконец обернулся, уставился на нее своими серыми озорными глазами, все еще мальчишескими, несмотря на уже намечающуюся сеточку морщинок в уголках век, и с важным, чересчур солидным каким-то видом произнес:
— Не бойся, издадим мы твою книжку, Полюшка. Хоть тысячу экземпляров, но издадим. И художника найдем самого лучшего, и типографию, и обложку сделаем с инкрустацией из золота и бриллиантов. Будешь ты у нас писательницей!
— Ты что, серьезно? — спросила она, прекрасно понимая, что это не может быть серьезно, и с облегчением чувствуя, как тоска, сжимавшая горло, уходит.
— А как же? — так же важно и нарочито солидно подтвердил Борис.
— Вообще-то, конечно, я не о том спрашивала. Я спрашивала, в смысле, что будет со мной… Тьфу, опять не то сказала!.. Ну ты понимаешь, о чем я?
Он сел за стол напротив нее, подвинул к себе свою тарелку и уже без тени улыбки произнес:
— Да понял я, конечно, понял. Все у тебя с книжкой будет нормально. По крайней мере, те наброски,
Поля даже вздрогнула, так резко и страшно оборвалось что-то внутри. Серебряная вилка выскользнула из ее пальцев, как подтаявшая сосулька, и звонко ударилась о край тарелки. Борька, ее Борька, вернее, тот человек, которого она когда-то могла называть «мой Борька», сказал это. И сказал вполне серьезно. Но самое страшное было даже не это. Поля абсолютно точно знала, что он слишком умен, слишком проницателен, чтобы не понять, какой именно ответ она желала услышать и какого ответа боялась. Значит, эту фразу, нарочито небрежно загримированную под супружескую внимательность, он произнес специально?
А глаза его, серые, с темными крапинками и темными же ободками вокруг радужной оболочки, остались невозмутимо спокойными и даже слегка равнодушными, будто думал он до сих пор о чем-то далеком, своем, а на нее, с ее выеденного яйца не стоящими исканиями «творческой» личности, отвлекся лишь походя, чтобы через минуту снова погрузиться в собственные проблемы.
Она прокашлялась, прикрыв губы салфеткой, — ком, подкативший к горлу, мешал дышать. Заставила себя отрезать кусочек голубца и положить его в рот, и только потом произнесла со старательным равнодушием:
— А, повесть, роман… Какая разница? Я, если честно, еще сама толком не знаю, что из всего этого получится. И не будем больше об этом, ладно?.. Я о другом хотела с тобой поговорить. Если уж мы решили отпраздновать твой день рождения в узком кругу и дома, то, может быть, ты хочешь, чтобы я сама состряпала праздничный торт?
— Зачем? — Борис с искренним недоумением пожал плечами. — Тетя Даша все приготовит… Нет, ну, конечно, если тебе очень хочется несколько часов покрутиться у плиты, то — пожалуйста!
— Да нет, я просто предложила, — она отодвинула от себя тарелку и встала из-за стола. — И, вообще, ты знаешь, я почему-то сегодня очень устала. Пойду, наверное, лягу…
Он не стал возражать. Впрочем, Поля и не ожидала другого. Прошла в спальню, расправила постель, юркнула под одеяло. Долго и бессмысленно вглядывалась в неровные тени, бегущие по потолку, а потом уснула…
Как ни странно, наутро ситуация показалась вовсе не такой уж трагичной. На потолке, там, где вчера метались безумные и жутковатые тени, теперь расплывались розовые рассветные блики. Золотисто-розовым казался и нежный тюль, слегка колышущийся от дыхания ветра. В комнате было прохладно и свежо, как бывает обычно или после дождя, или в очень хорошее утро, обещающее замечательный день. Боря лежал рядом, как-то неловко подвернув руку под голову. Солнце радужными искрами играло в его светлых ресницах, пробивалось под дрожащие веки, беспокоило. Он недовольно и обиженно морщился во сне, и на переносице его то залегали, то снова разглаживались смешные глубокие складочки. Поля тихонько улыбнулась и села в кровати. Ей когда-то очень нравилось вот так, сверху, смотреть на него спящего. Лицо его в такие минуты казалось необыкновенно открытым и беззащитным. Она секунду помедлила, как бы раздумывая, а потом невесомо коснулась легкой ладонью светлых волос над его лбом. Не погладила даже, просто коснулась. Но этого оказалось достаточно, чтобы его сильные загорелые руки взметнулись над одеялом и мгновенно забрались под ее ночную рубашку. Поля только охнула от неожиданности и с тихим сдавленным смешком упала вперед, уткнувшись носом в ямочку между Бориных ключиц. И щекой почувствовала, как торопливо пульсирует упругая жилка на его шее. Он все еще не разлепил ресниц, а руки уже уверенно, требовательно ласкали ее спину, гладили плечи. И губы его тянулись к ее губам, и бедра прижимались к бедрам. Ей мешала сорочка, нелепым коконом обвившаяся вокруг ног, мешало солнце, бьющее в глаза… Да и ему, наверное, тоже мешал кружевной батист ее ночной рубашки. Во всяком случае, стащил он ее с Полиных плеч, с ее покорно поднятых рук так поспешно, словно промедление могло стоить ему жизни. Она, дрожа от нетерпения, опустилась на подушку и прикрыла глаза. И тут же почувствовала, как его колени раздвигают ее ноги, как прижимается к ее груди его мускулистая грудь.