Ты никогда не исчезнешь
Шрифт:
— Нет, Габриэль, психотерапевт — это не просто гипс. Прервать лечение, продолжавшееся десять лет, невозможно без последствий.
— Найдет другого. Можете порекомендовать ей кого-то из коллег?
Вот к чему у Габриэля точно талант — это давать отпор. Ваян понял, что ничего от него не добьется. Но для виду еще поупирался:
— Мне действительно надо с ней поговорить. Это важно.
— К сожалению, доктор, я не знаю, где она.
Ваян понимал, что Габриэль ничего ему не скажет. Наверное, он и Мадди не скажет об этом звонке. Что делать? Перезвонить позже, надеясь, что трубку снимет она сама? Продолжать бомбардировать
От Этрета до Мюроля, если верить интернет-приложению, шесть часов пути. Какого черта он ждет? Это Овернь, не Бали.
— Габриэль, это важно, пусть она обязательно перезвонит мне. Я беспокоюсь.
Габриэль ничего не обещал. Он закончил почти на веселой ноте:
— Доктор, вам совершенно не о чем беспокоиться. Я за ней присматриваю!
И положил трубку.
Потом отключил телефон — на тот случай, если липучий психотерапевт вздумает позвонить снова. Взгляд Габриэля блуждал по травянистым лужайкам на вершине Мон-Дора — казалось, солнце не столько золотило их, сколько покрывало ржавчиной. По крайней мере, один раз за время этого недолгого разговора Габриэль сказал правду.
Он понятия не имел, где прячется Мадди.
36
Я оставила машину у причала на озере Павен. Не увидеть ее было невозможно. Вход на причал только один, и парковка одна, зимой почти пустая. Кроме меня, можно считать, никого и нет, лишь несколько человек вышли погулять, да и те уже почти обогнули озеро.
Вид великолепный. Озеро Павен — это круг диаметром не больше километра. Настроение у Павена переменчивое, то смотрит безмятежно, то хмурится. Когда светит солнце, озеро сияет бирюзой в ларчике из елей. В дождливую погоду это сумрачная темно-синяя западня.
Я направилась к обманчиво спокойной воде. Купаться здесь запрещено, летом разрешается только кататься на лодке. Это самое глубокое, около ста метров, озеро Оверни и самое опасное из-за скоплений газа в толще воды. С тех пор как мощный вулканический выброс образовал этот безупречной формы кратер, озеро обросло местными легендами.
По мере моего приближения озеро меняло оттенки, переходя от сапфирового к топазовому, потом стало пурпурным, потом цвета индиго. С каждым метром свечение изменялось, словно обитатели глубин Павена зажигали огни, открывали окна, суетились, пылали страстью, мутили воду странными тенями и озаряли короткими вспышками.
Рассказывали, будто озеро Павен — бездонное и в нем затонула целая деревня; говорили, что это дьявольское, страшное озеро, когда-нибудь оно пробудится, и тогда случится катастрофа, смертоносное извержение, которое обратит местных жителей в соляные статуи, а все остальное — в тучи пепла.
Но озеро казалось таким мирным. Я медленно шла у самой кромки воды, на которой не было ни малейшей ряби, ельник защищал ее от ветра.
Я шла по краю безумия.
Поверхность озера была гладкой, как стальная пластина, как расплавленный металл, как лезвие, которое рассечет вас, стоит только ногу окунуть.
А если утонуть в нем?
Что там, на дне? Что там можно увидеть?
Где ты, Эстебан?
Умоляю тебя, подай мне знак.
Я осталась совсем одна, никто больше не гулял по берегу, все ушли. Обогнуть озеро можно примерно за час. Тропинка то терялась среди елей, то вилась вдоль берега. Я подбирала камешки и забрасывала как можно дальше в воду.
Просто глубокая яма, древний кратер и тысячи кругов на воде.
И тысячи вопросов в моей голове.
Когда появился Жонас, я ухватилась за мелькнувшую надежду. Я почти позабыла о том, что у Эстебана тоже были родители, о которых я ничего не знала. А если это он или Амандина оставили Эстебана тем сентябрьским утром 2000 года в ящике, вделанном в стену байоннской больницы? Кто-то из них положил туда его, тепло укутав, закрыл этот ящик с мягкой обивкой и убежал со всех ног, ни разу не обернувшись. Нет, это невозможно, и Жонас, и Амандина слишком молоды, им около тридцати. Когда родился Эстебан, им было лет десять-одиннадцать. И я никогда не верила, что генетикой можно объяснить настолько поразительное сходство между Эстебаном и Томом, и уж тем более — родимое пятно.
Тогда что? Реинкарнация?
Я бросила еще один камешек в воду такого насыщенного нефтяного цвета, что так и казалось — он к ней прилипнет, будто птица, угодившая в мазут. Но нет, утонул. Все в конце концов тонет?
В остальном, насчет прочих общих черт, Жонас мне ответил, но не убедил.
Он и в самом деле говорит на баскском или выучил всего несколько слов, чтобы клеить официанток в порту? Edari bat nahi zenuke? Oso polita zara, maite zaitut! [13]
13
Хочешь выпить? Ты очень красивая, люблю тебя! (баск.)
А шорты цвета индиго? По уверениям Жонаса, их купила Амандина, но почему именно эти? И я не спорю, все подростки любят музыку, но почему Том смастерил себе именно лиру? Да, все дети чего-то боятся, но почему он боится именно пчел?
Очередной камешек полетел в воду. Тропинка удобная, она повторяет линию берега, иногда отступает от него там, где вылезают корни, местами огибает бухточки, где-то сужается, взбираясь на камень. Меня совсем не тянуло домой, хотелось сто раз обойти озеро. Слишком много вопросов крутилось у меня в голове в безумной фарандоле, надо было их разделить, разобраться во всем, это единственный способ не оступиться, не утонуть, я должна была выработать стратегию, действовать четко и организованно.
Я дошла почти до причала. Простой деревянный понтон на сваях.
Моя машина ждала меня, как послушное животное, оставленное на берегу. Камешков у меня больше не было — задумавшись, я перестала их подбирать.
Необходимо сосредоточиться на трех важных вещах.
Во-первых, нужно найти прямое доказательство того, что Эстебан живет в Томе (или Том в Эстебане), даже если это противоречит всякой научной истине. Я должна мыслить как ученый, исследующий то, что лежит за пределами очевидного, за пределами его собственных познаний.