Ты никогда не исчезнешь

Бюсси Мишель

— Мадди? — Ваян так и стоял на лестнице. — Мадди… Может, стоит сделать тест ДНК?

Тест ДНК? У меня сердце оборвалось. Неужели все по новой?

Глядя на закрытую дверь в кухню, Ваян прошептал:

— Надо бы взять по волоску у Астер и Нектера. Хотел бы я знать, эти двое — в самом деле брат и сестра?

Я вышла во двор. Мальчики были на самодельной сцене. Я долго смотрела на Габриэля.

Габи…

Меня переполняла гордость.

Гордость за его

поступок, на который не решился бы никакой другой десятилетний мальчик; я гордилась его упрямством, гордилась тем, как он поет, как смеется, как скачет по сцене; я гордилась тем, что он нашел себе друга Тома, а я нашла ему отца; я гордилась, как гордятся все матери.

Словно почувствовав мой взгляд, Габриэль перестал петь, обернулся и улыбнулся мне. Ты не похож на Эстебана, Габриэль, у тебя с ним куда меньше сходства, чем у Тома, и все же…

Я люблю вас обоих, Эстебана и тебя, теперь я в этом уверена, я люблю вас одинаково.

Эстебан останется жить в моей памяти, но ты, Габи, — ты мое настоящее и мое будущее.

Возбужденный, нетерпеливый, мой сын, подпрыгивая, протянул мне микрофон:

— Мама, иди сюда, спой с нами!

87

— Это тебе, Асти. Единственной женщине в моей жизни!

— Спасибо, Ники.

Астер с нежностью взглянула на брата, взяла букет и уткнулась лицом в дудник и лесные фиалки. Потом стала искать кувшин, чтобы продлить, насколько можно, жизнь срезанным цветам, — казалось, она разговаривает с каждым стебельком, с каждым лепестком. Нектер рылся в ящиках и перебирал банки в поисках хоть чего-нибудь, что можно заварить.

Тонкое искусство тянуть время. Старинный обычай.

Сверху все чаще доносились крики. Стены были довольно тонкими, а измученная Амандина, отбросив всякую гордость, орала от боли.

Нектер нашел на дне какой-то банки засохшие палочки корицы и сморщенные листья шелковицы.

— Пойдет? Как ты думаешь?

Астер прервала беседу с медуницей:

— Кто пойдет? Ребенок?

— Да нет, дурочка! Я про красную адскую воду. Про переселение душ. Пойдет дело? Как ты думаешь, достаточно тех нескольких капель, которые проглотила Амандина?

— А как ты думаешь?

Нектер медленно раскрошил на ладони корицу, принюхался.

— Я думаю, что люди делятся на две группы. Одни, как и я, довольствуются тем, что видят, слышат, осязают, что чувствуют запах и вкус, другим этого недостаточно. Им, как и тебе, необходимо верить, что до жизни или после смерти есть еще что-то, невидимое, бесцветное. А дальше — все религии стоят одна другой, и все суеверия тоже, ад, рай, реинкарнация…

Раздался крик, куда более громкий, чем прежние.

— Ребенок на подходе, — тихо сказала Астер.

Нектер приблизился к ней, не отрывая глаз от медного украшения на шее у сестры. Спирали уналоме бесконечно вращались, будто вовлеченные в вечное движение.

— Асти, ты мне не ответила. Как ты думаешь, переселение душ произошло? Будут у малыша глаза серо-голубые, как у Жонаса?

— Разумеется, — подтвердила Астер, целуя лепестки аквилегии. — И еще он, едва родившись, заговорит на баскском!

Нектер улыбнулся, сдунул с ладони коричные крошки и продолжил на фоне крика, который теперь уже почти не смолкал:

— И займется серфингом? Будет красивым и слегка туповатым?

— Он будет терзать женщин, — задумчиво произнесла Астер. — И улетит, как птица.

Нектер покачал головой и нахмурился.

— Ты в самом деле думаешь, что ей надо было пить эту твою водичку?

Они помолчали во внезапно наступившей тишине, напоенной запахами цветов и пряностей, потом Амандина закричала в последний раз — теперь от счастья.

И следом раздался крик младенца.

— Это точно был баскский! — сказал Нектер.

Астер склонилась к валериане, будто делясь с ней каким-то секретом.

— Не смейся, Ники. Да, я думаю, что переселение душ произошло. Допустим, ты не веришь, что я закрыла в своей склянке маленького невидимого призрака, вылетевшего изо рта Жонаса, чтобы высвободить его во рту Амандины. Тогда можешь довольствоваться доступной тебе истиной: если Амандина увидит человека, которого она любила, в только что рожденном ребенке, если это случится, то, значит, переселение душ произошло.

— Самовнушение? Но именно об этом я и говорил, люди делятся на…

Астер приложила палец к губам брата. Ангельский жест.

За окном кухни ослепительно сияло солнце, окрашивая кратеры в ярко-желтый, вспыхивало на черных фасадах домов Фруадефона, играло бликами в вечно текущей красной воде, озаряло Тома и Габриэля, горланивших на своих самодельных подмостках. Мадди, как только Ваян ее позвал, бросилась наверх, в комнату Амандины.

Астер прошептала на ухо брату:

— Слушай внимательно, Ники. Когда мы приходим на землю, мы не падаем с неба, нас не приносит аист. Нас ждут, нас встречают, и как только мы открываем глаза, нам требуются тысячи меток, чтобы ориентироваться. Голос, запах, теплое одеяло, подогретая бутылочка, которую приносит нянечка, первая распашонка, купленная мамой, распашонка, которую кто-то ей продал, кто-то сшил, кто-то придумал, и так — с каждой привычной вещью. Это плюшевые мишки и погремушки, с которыми мы будем играть, и мелодии, которые мы будем слушать, и каждая мелочь в комнате, где мы будем спать, и сказки, которые нам будут рассказывать, и улыбка незнакомца на улице. Мы состоим из тысяч следов, которые нам встретятся, тысяч маленьких белых камешков, оставленных другими на нашем пути. Мы их подбираем или проходим мимо. Всякий оставляет после себя маленькие белые камешки. Каждый. Можешь, если хочешь, называть это реинкарнацией — или не называть.

Видишь ли, Нектер, мы рождаемся из праха и возвращаемся в прах, но этим прахом питается каждое новое зернышко на этой земле.