Ты родишь для меня
Шрифт:
— Я не понял, а меня кормить кто-то будет? — слышу икание, а затем шуршание одежды. Стоит развернуться, как взгляд приковывается к Агапову, который практически стянул с себя рубашку. И теперь я вижу царапины и на груди.
Как же больно.
— Пойдем.
— Куда?
— В кровать, — сиплю, рассматривая узоры вблизи. Укусы? Засосы? Да большая ли на самом деле разнца, если я подсознательно устроила свою жизни из ожиданий, совершенно не рассчитывая, что реальность окажется болезненнее.
— Малыш, так сразу? Я, конечно, согласен с тобой везде и всюду, но мне кажется, от меня воняет…
Превозмогая душевную боль, я подхожу к мужчине и помогаю ему встать, провожу до комнаты под тот же аккомпанемент бреда. Агапов падает на кровать плашмя, а у меня нет сил больше думать об этой ситуации, выйдя на кухню, меня практически пополам сгибает от разочарования и отчаяния, что сейчас рука об руку идут рядом со мной, пренебрежительно взмахивая руками, мол «я же говорил».
Сидеть дальше и ждать у моря погоду я больше не могу. Это предельно ясная для меня ситуация, не ясно только, как пережить ту разъедающую душу боль. Не ясно и не понятно. Решаю одеться, натягивая на промозглую кожу шершавый свитер, он словно лезвием срезает кожу. Собираюсь и понимаю, что по щекам текут слезы. Надо собраться. И что? Что тогда я буду делать? Как же взять и успокоить свое безумно стучащее сердце?
Он не обещал тебе верности, Вита, он не обещал тебе никаких отношений, а то что ты обманулась на его счет во второй раз, притом, что вдобавок обманула и его тоже, это целиком твоя проблема. Скользя пальцами по крупной вязке свитера, я смотрю в зеркало и вижу напротив блеклую тень той девушки, которой была когда-то в универе. Глаза потухшие, неживые, да. Что со мной стало? Что с нами со всеми стало? Глотку дерет от желания заплакать, но я, кусая губы, запрещаю себе. Нельзя. Не место и не время. Сейчас главное сделать так, что я выкарабкалась из безвыходной ситуации, на этом все. Дальше уже не имеет никакого значения, что будет. Я просто уеду. Сбегу и буду жить так, как смогу на те деньги, которые заработаю. Но сейчас все события необходимо просто пережить, запретить себе думать о них и карабкаться вверх, через не могу и не хочу. Все остальное никому ненужные детали.
Одеваюсь и сажусь. Время десять утра, под дверью меня охраняют и точно не выпустят под любыми предлогами. Даже если я вздумаю выбраться через балкон, неважно, догонят и вернут.
Успокоившись, заставляю себя умыться и завязать волосы. Легкими манипуляциями закрашиваю синяки и скрываю опухшие глаза, совсем немного. Вот только это не помогает мне скрыть мою боль. И только после полудня слышу надсадные вздохи, после чего в проеме кухни появляется Влад. Не смотрю на него, просто не могу, кажется, что стоит увидеть те следы, как я распадусь на части и уже не смогу собраться воедино никогда.
— Ты куда собралась? — охрипшим голосом спрашивает Влад. Я сижу спиной, но ощущаю вибрации от голоса.
Молчу, сжимая в руках ткань брюк.
— Оделась чего?
Отворачиваюсь. Но слышу шаги, они отдаются в моем сознание ударами молота. Сказать хочется так много, но я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю.
— Арестантам не положены даже прогулки? — отвечаю неуверенно.
Шаги стихают, боковым зрением замечаю яркий, переливающийся огонек гирлянды. А затем на плечи опускаются мужские руки, властно захватывающие меня в плен жестокой нежности, вспарывающей мою кожу.
— Кажется, нам надо поговорить.
Пары алкоголя противным шлейфом укутывает меня, утрамбовывается в кожу. Морщусь и начина дрожать. От отвращения.
— Мне не кажется, я хочу выйти отсюда, — решительно заявляю, не позволяя себе снова услышать в свою сторону ложь. Пальцы сами тянутся к рукам Влада, обхватывают и скидывают.
— Что значит «выйти отсюда»?
Ноги подкашиваются, но несмотря ни на что я поднимаюсь и поворачиваюсь, чтобы столкнуться лицом к лицу с тем, в ком снова тону. Он одет иначе, выглядит свежее, вот только на лице все та же усталость. Свежая рубашка скрывает все, ноя знаю, что под ней.
— То и значит, Влад, я хочу отсюда… выйти, взять и выйти, понимаешь, через дверь?
Глаза в глаза. Ничего не понять, больше видится на расстоянии, ведь так? Шаг назад, а кажется, что десять. Лицо Агапова нечитаемо, скрыто за непроницаемой маской, под которую мне не хочется забираться, мне вообще сейчас ничего не хочется. Он зол. И эта злость опять волнами касается меня, но приносит физическую боль. Та много хочется спросить, нов место этого молчу, словно язык проглотила. Я хочу сохранить лицо. И я хочу выйти отсюда, иначе эти стены задушат меня.
— Куда ты хочешь выйти? — шипит в ответ, качнувшись на пятках.
— Да хоть куда, на улицу, в торговый центр, в парк подальше…отсюда, — задыхаясь от нехватки воздуха, продолжаю упорно стоять на своем. — Я хочу на воздух, — которого здесь нет, с каждым вздохом он кончается все быстрее.
Влад прищуривается, смотрит так, словно не верит в происходящее.
— Говорить со мной ты не хочешь.
— Не хочу, ни говорить, ни видеть, — рублю в ответ.
— Сейчас тебе можно покидать квартиру, но мои люди будут сопровождать, чтобы ты не наделала глупостей, которые могли бы привести к необратимым процессам, Вискас. А когда ты придешь в себя, мы поговорим. Сейчас-то говорить бесполезно, да? — ухмыляется, подходит ближе, а затем и вовсе цепляет пальцами мой подбородок. Выдыхает тяжело, утробно, пока мои глаза впиваются в его. Красные и воспаленные. — Тот, кто не хочет слышать, навряд ли будет слушать.
Я вырываюсь, понимая, что не готова к такому контакту. Не сейчас, не здесь и не так. Все это время я, кажется, даже не дышу. Не могу. Мне больно.
Он меня и правда отпускает, но в сопровождении целой оравы головорезов, от которых, разумеется, не скрыться, но сбегать прямо сейчас я и не планировала, чётко осознавая, что мне точно это не удастся совершить. Я созваниваюсь с подругой, рассчитывая сейчас только на то, что не захлебнусь в собственной боли. Садясь в машину, замечаю в окне исполинскую фигуру. Влад продолжает на меня смотреть, раздавая указания кому-то по телефону. Я же бросаю последний взгляд на него и отворачиваюсь.
Так просто? Не отпускал меня так долго, а сейчас взял и отпустил? В чем подвох?
31
По правде говоря, я не хочу видеть праздничные украшения, не хочу плавать во всеобщем веселье. Я хочу спокойствия, пожалуй, именно этого хочется человеку больше всего, когда его потягало по таким колдобинам, когда легкие превратились в решето, не способное питать организм тем самым необходимым кислородом. Когда кажется, что ты не живешь, а попросту существуешь.