Ты самая любимая (сборник)
Шрифт:
— Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары — разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»…
Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой — звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского,
— Я в туалет, это в соседнем вагоне…
И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал:
— Ты с ума сошла? Что ты набираешь?
— Ты не понимаешь, — сказала она. — У нас там ничего этого нет.
— Где «там»?
— Ну там. — Она показала вверх.
— А ты уже собираешься отчалить? Туда?
— Конечно. Ты меня все равно не любишь.
Он вздохнул:
— Начинается! — И сменил тему: — А на хрена там шары?
— Что значит «на хрена»? — удивилась она. — У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво!
— Фаллосами?
— Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце…
— А «Волшебный рост»? Это не для детей!
— Я знаю. Это для моих цветов.
— А «Вечный зов»?
— Для тебя. Дай мне еще немножко денег…
Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели — в разных концах — Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.
Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.
А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:
— Спасибо, извините… Спасибо, извините…
Ангел как завороженная встала и пошла за ними, но тут снова клацнула тяжелая раздвижная дверь, и в вагон вошел слепой нищий. Привычно начав: «Люди добрые, помогите слепому Христа ради!», он двинулся по проходу, постукивая палкой перед собой. И вдруг… И вдруг замер, обратив лицо и слепые глаза на нее, на Ангела.
— Люди! Люди!!! — завопил он вдруг. — Я вижу ангела! Я вижу ангела!!!
И брякнулся на колени, отбросив палку.
— Ангел! Излечи! Ангел!!! — И пополз к ней на коленях, вопя в полный голос: — Исцели слепого!
— Встань, — сказала ему Ангел с Небес.
— Нет, не встану, пока не исцелишь! Исцели меня, ангел небесный! Сотвори чудо!
Она протянула к нему руку, погладила по голове:
— Плачь. Плачь, я сказала!.. Видишь? Не умеешь плакать. Иди! Когда выплачешь зло, по которому ослеп, тогда исцелишься. Любовью и молитвой исцелишься. Понял?
— Пас! Серега, пас!
— Бей! Бей, Валера!..
На пустыре за деревней пацаны играли
— Боже мой, как выросли! — почти испуганно сказала Шура Пачевскому, стоя с ним на краю пустыря и глядя на сыновей, летящих с мячом к воротам.
Пачевский и сам залюбовался ими, а Ангел с Небес, стоя у него за спиной, произнесла негромко:
— Ну вот. Теперь я все понимаю.
Он повернулся к ней:
— Что ты понимаешь?
— Почему я выбрала тебя.
— Почему?
— А ты сам не видишь? У тебя божественный набор хромосом.
В лесу стучал дятел — гулко и быстро, словно морзянкой. И паутина на сосне чуть дрожала от этого стука — словно струны у арфы. И в резной, как на картинах Куинджи, тени прятались и пели цикады и птицы. А из солнечных пятен в тень и обратно перелетали белые бабочки. И тихо шелестел по гальке неглубокий прозрачный ручей…
Сыновья Пачевского, его жена Шура и ее родители разбрелись по лесу, собирая грибы.
А Пачевский свернул на какую-то тропу и пошел по ней, любуясь своим Ангелом с Небес.
В легоньком платьице и с венком из полевых цветов на голове, она буквально порхала впереди него.
— Боже мой! Господи! — взмахивала она руками и взмывала на них высоко в воздух, под самые ветки дубов и берез. — Как же тут хорошо! Наконец я снова могу летать! А воздух! Боже мой, какой тут воздух! За такой воздух с вас нужно брать налог, честное слово!
— Замолчи! А то в Кремле если услышат…
— Нет, правда. — Она приземлилась рядом с ним на какой-то пригорок, упала в траву и раскинула руки. — Я умирала в Москве, умирала! А тут…
Он прилег рядом с ней.
Она перевернулась на живот и положила свой подбородок ему на грудь.
— Мне так тяжело в Москве! Эта атмосфера меня просто давит! Наверное, поэтому у меня там ничего не получалось. Но теперь…
— Что у тебя не получалось?
— Глупый! Как ты не понимаешь? — И ее рука медленно поползла по его груди вниз, к его животу и еще дальше.
Он испугался:
— Не смей! Нам пора домой, на поезд.
— К черту поезд! Мы не поедем в Москву, там что-то плохое случится… — И она расстегнула ремень на его брюках.
— Не нужно! Тут люди вокруг!
— Никого тут нет, не бойся.
— Подожди!
— Нет, я не могу больше ждать. Я хочу такого сына, как у тебя. И даже двух.
И склонилась к его чреслам.
Бессильно закрывая глаза, он опять застонал от вожделения и истомы:
— О-о!.. О Боже… И в оранжево-солнечном окоеме расплылись и закачались над ними деревья, и взлетели они над планетой Земля, окрашенной золотисто-огненным сиянием, и зазвучало в воздухе голосом Луи Армстронга: