Ты сеешь ветер
Шрифт:
А мне всё было мало. С какой-то хмельной силой я обнимала его, пока у меня не перехватило дыхание. Наконец я ослабила объятия и вновь откинулась на траву. Артур как завороженный посмотрел мне в глаза, а затем сам привлек меня к себе. Самозабвенно, с бессильной яростью он покрывал поцелуями мои щёки, губы, глаза, лоб, всё сильнее становился его натиск, всё жаднее и жарче делались его объятия, но вдруг по его телу пробежала судорога, и он отпустил меня. Его глаза засияли торжествующим блеском, а я, быстро отвернувшись, прошептала в изнеможении:
— Иди же. Твои друзья устали ждать.
Артур откинулся на траву, подложив под голову руку.
—
Я толкнула его локтем в бок, и, запахнув плащ, села на траве. Перед глазами на мгновение сделалось темно, желудок свело от голода.
Потянувшись, Артур поднялся следом.
— Вчера ночью к нам пришёл какой-то скиталец в белом плаще, — сказал он, небрежными движениями завязывая шнуровку на поясе своих штанов. — Вызвался сопровождать нас до самого замка Вортигерна.
Я почувствовала, как между лопаток побежали мурашки.
— Он назвался Мерлином, — продолжал Артур. — Я не узнал его. Он был молод.
Я ощутила его пристальный вопрошающий взгляд на себе. Теперь когда он знал большую часть легенд, он не мог не думать об истинной природе моей связи со стариком, когда-то взявшим меня на воспитание.
— Он стар, как мир, — сухо ответила я, не глядя на него. — Вы можете доверять ему и следовать всем его указаниям. Скажи мне вот что, — тут я наконец обернулась и встретила недвижимый, устремлённый на меня взгляд Артура, — он позволил тебе оставить отряд и отправиться к озеру?
— А я у него и не спрашивался, — с вызовом ответил он, вскинув подбородок. Его глаза, ещё недавно сверкавшие воодушевлением, стали жёсткими, брови опустились и сошлись на переносице.
Это проявление ревностного покровительства, которое польстило бы любой другой женщине, во мне вызвало лишь горечь и недовольство. Мерлин, обретший свой истинный облик после пробуждения силы Экскалибура, явился к Артуру как живое напоминание, что последний – всего лишь человек, слепой последователь своей судьбы. Я представила, как Артур, взглянув в бесконечно прекрасные, всегда безмятежные, как море в штиль, синие глаза мудреца, ощутил своё бессилие, гнев и озлобленность животного, запертого в клетке. Может быть, он и не осознавал в полной мере, но всё же, вероятно предчувствовал, что он – лишь инструмент в руках высших сил, орудие сопротивления, что он давно не хозяин сам себе и никогда им не будет.
Вот почему он пришёл сегодня, брал меня с пылкостью и необузданной жадностью, вот почему с неистовством требовал обещания ждать и помнить его, вверить себя лишь ему одному и быть только его. Я понимала, что его враждебность — не что иное, как отчаяние человека, простившегося со своей прежней жизнью и внезапно застигнутого чувством, которому не было суждено состояться.
«Прекрати мою агонию».
«Скажи мне хоть что-нибудь».
Ничего не мог получить Артур из того, что он так желал.
Мы вновь ожесточились друг против друга. Я не сочувствовала его уязвлённому самолюбию, весть о появлении Мерлина застала меня врасплох. Ясно представив себе, как он провожает печальным и смиренным взглядом будущего короля, отправившегося ко мне с известным намерением, я ощутила прежние стыд и вину.
О, Мерлин, несчастный мудрец, чьё непрерывное страдание никогда не мешало ему оставаться справедливым и чутким. Ни разу не оказал он противодействия моему извечному стремлению к беспутству и греховности, ни разу он не отверг меня из-за моей подверженности к слабости плоти, ни разу не затаил он злости на очередного моего возлюбленного и не привёл его к гибели. Великое терпение его сердца было одновременно и добродетелью, и проклятьем, ниспосланным ему, дабы отравить невыразимым горьким страданием вечную жизнь.
Жалость переполнила моё недавно обретённое живое сердце. Какая это невыразимая мука – любить того, кто никогда не полюбит тебя в ответ. Но есть и другая, вероятно, более жестокая пытка: быть любимым против своей воли и не иметь возможности обороняться от домогающейся тебя страсти.
Шорох шагов отвлёк меня от раздумий. Артур, уже полностью одетый, приблизился ко мне. В узком пространстве между ним и мной в неподвижном воздухе всё ещё висело молчание. Оно росло, ширилось, затем принялось теснить нас обоих. По прерывистому дыханию Артура, по движению его кадыка, я видела, что молчание сдавливало ему горло. Пройдёт мгновение или ещё одно, и молчание задушит нас обоих, если кто-нибудь не разорвёт его словом, не уничтожит гнетущую, убийственную пустоту.
И всё же, даже сейчас, как я вновь была холодна к нему, когда я хотела, чтобы он поскорее ушёл, я всё равно любила его. От его упрямства и настойчивости исходило что-то одурманивающее, обольщающее и гипнотизирующее, его гнев вызывал во мне какое-то страстное желание разозлить его ещё больше. Затем это желание сменялось внезапной робостью и покладистостью.
Вот и сейчас моё ожесточившееся против него сердце, вдруг смягчилось. Очень нежно я взяла его большую, тяжёлую руку и принялась ласкать её осторожно, почти боязливо. Артур опустил глаза, наблюдая за моими действиями. Лицо его расслабилось. Сначала мои тонкие пальцы блуждали, словно любопытствуя, по тыльной стороне ладони, почти не касаясь её. Затем я обхватила его запястье, вкрадчиво и испытующе исследуя все выпуклости и впадины.
Но Артур не мог долго терпеть такую ласку. Он задрал голову, прикрыл веки и крепко стиснул мои пальцы. Вздрогнув, я взглянула на него. С закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом его лицо выражало полный покой и в то же время будто было озарено изнутри каким-то особым нежным чувством.
В уголках моих глаз собрались новые слёзы.
— Всё с тобой будет хорошо, — прошептала я, едва не давясь этой ложью. — Всё у тебя впереди: и победа, и радость, и счастье.
Я говорила и говорила, ежеминутно ощущая в мозгу какую-то пульсацию, подёргивание каждого нерва, сухость в горле, словно приглушённый огонь тлел у меня глубоко внутри. Я громоздила одну ложь на другую, а у самой звоном в ушах отдавались слова Мерлина: «Он умрёт в одиночестве, окруженный бездыханными телами своих верных рыцарей».
Наконец мои слова, призванные усмирить бурные воды тревоги, иссякли, и я замолчала. Артур вдруг выпустил мою руку и отстранился. Когда он открыл глаза и посмотрел на меня, я почувствовала, что он вновь был враждебен и ожесточён.
Лицо Артура потемнело, уголки его губ начали вздрагивать. Его глаза взирали на меня строго и отчуждённо, он глядел как бы сквозь меня, будто угадывая мои тайные мысли. Я не сумела обмануть его предчувствие, и тревога недоверия оттолкнула его от меня.
Выдернув меч из песка, он тяжело развернулся и, не сказав мне ни слова на прощание, пошёл прочь. А я, измотанная, опустошённая и пристыженная его молчанием, осталась стоять у берега, остро ощущая тяжесть его плаща на своих плечах и болезненные удары сердца в груди.