Ты сеешь ветер
Шрифт:
Я лежала так час или два, пока солнце не начало обжигать мне губы и щёки. Поднявшись, я поспешно оделась и набрала букет из усеянных крупными каплями росы веточек и цветов — можжевельник, шалфей, полынь, — и отправилась обратно в таверну.
Нужно было шагать поживее, дабы взбодриться и отогнать остатки тяжёлого сновидения. Наверх, наверх! По извилистой дорожке подъём казался нетрудным, шагалось легко, но я вдруг неожиданно даже для самой себя свернула на другую тропу, ведущую к дому, и с радостным изумлением ощутила, как послушно пружинили ноги в коленях, как эта тропа с плавными
Я пребывала в восторге от зрелища, но азарт восхождения, охвативший меня, не терпел перерыва, и, опьяненная порывом, я шла всё дальше и дальше, не зная, сколько времени уже прошло. Я вновь свернула в сторону от тропы и вскоре оказалась у обрыва, с которого спрыгнула когда-то, должно быть, тысячу лет тому назад.
Мерлин говорил, что боги не позволяют людям помнить самые горькие подробности пережитого страдания, — это знак их милосердия к ним. И я не помнила ничего из того, что пережила в тот день. И впервые ни о чём не жалела. Двойственность натуры необязательно должна быть мучительной. Всё, что случилось со мной, отвечало моей природе. Если я страдала, то причиной тому была я сама. Жизнь среди людей открыла мне то, что мир прекрасен, если прекрасен ты сам, и что невозможно получать, не отдавая. Да и давать-то следовало, не ожидая, что ты получишь что-либо взамен.
«Ты свободна бывать везде, где пожелаешь. Ты можешь быть кем угодно».
Так кто же я? Создание добровольно принятого подчинения судьбе или человек внешнего намерения?
Можно ведь и вовсе отринуть любую крайность, набраться беззаботной, праздной решимости и расслабиться, отпустить свою хватку. Всегда помнить и знать, что ты берёшь своё. Я могла быть дочерью стихии и при этом проживать одну человеческую жизнь за другой.
Будущее — это не прямая дорога, а сложное переплетение тайных и известных троп. Как я свернула со своего изначального пути сейчас и оказалась у обрыва, как однажды сошла с дороги, что вела меня к Мерлину, и отправилась вслед за незнакомцем, так и впредь я не обязана идти навстречу своему будущему так, как мне это было предсказано.
Возвратившись в город, я заметила неожиданное утреннее безлюдье. Толпа, обычно наводнявшая все дорожки, сейчас, рано утром, казалось, ещё пряталась в своих домах, смежив веки. И только у самой таверны мне навстречу попались несколько десятков молодых мужчин, каменщиков и землекопов, с пустыми, бесстрастными лицами, словно все они были всё ещё скованы хмурым магнетическим сном. Они направлялись к баржам. Я проводила их любопытным взглядом, с каким-то волнением отмечая про себя, что новый король не стал зря терять времени — ещё до официальной коронации принялся восстанавливать разрушенную столицу.
Мне не удалось попасть на кухню беспрепятственно. Внутри повсюду громоздились деревянные ящики и сундуки.
Дария наградила меня строгим, осуждающим взглядом. Помимо неё, моего возвращения ожидали ещё трое: взволнованная Сэйв и двое новоявленных рыцарей Камелота, разодетых в цвета королевского дома, принятых при правлении Утера Пендрагона, — красный и золотой.
Арторий хлебал суп за столом в углу, с любопытством посматривая на собравшихся.
— Они приехали ещё до рассвета, дабы не привлекать лишнего внимания, — сказала Дария, усаживаясь на скамью. — Всё утро таскали свои проклятые сундуки. А посмотреть, что внутри, не дают.
— Настали смутные времена, — со вздохом отозвалась я. — Нынче в рыцари посвящают всякий сброд.
— Король наградил нас за храбрость и заслуги перед отечеством, — не без самодовольства заметил Тощий, принимаясь по очереди открывать тяжёлые крышки.
— Какие ещё заслуги? Ты, тощая воровская рожа, тебя соплёй перешибешь. Поэтому и шатаешься повсюду с Кабаном — так сказать, для равновесия. Или как его теперь правильно называть? Сэр Свинья? — я обернулась к Кабану.
— Сэр Томас, миледи, — буркнул в ответ тот и протянул мне скрученный и перевязанный лентой пергамент.
— Сэр Томас? Тебя зовут Томас? — удивилась я.
— Да, я как Святой Томас.
— Только жирный, — от себя добавил Тощий.
Сэйв ахнула, разглядывая содержимое сундуков, даже раздраженная Дария поднялась со своего места и подошла поближе. Меха, бархат, кружево, золотые и серебряные нити. С моего позволения женщины начали раскладывать платья на столе, ноздри их возбуждённо трепетали, руки дрожали, пальцам так и хотелось нежно погладить ткани, и они лишь с трудом сдерживали себя.
Сорочка цвета слоновой кости, с ажурной каймой, по-весеннему светилась рядом с платьем, где алые остроконечные язычки пламени трепетали на черном, как ночь, китайском шёлке. Другое было болотного оттенка с серебряными прожилками по краям, ещё тёмно-синее, расшитое цветами, и другие, множество других. Все они казались прекрасными, такие роскошные и тонкие вещи даже надеть страшно: все время будешь бояться — вдруг порвёшь по неопытности. А как ходить, двигаться в этом облачке, сотканном из цвета и света? Ведь носить эти платья надо сперва научиться.
Мне было знакомо это вожделение во взглядах Дарии и Сэйв, это почти сладострастное волнение, охватывающее всех женщин при виде роскоши; я невольно улыбнулась, заметив внезапно вспыхнувшие огоньки в глазах робкой Сэйв; от одного платья к другому блуждали они, беспокойно и нерешительно.
А ведь это только начало, сундуков было столько, что они загораживали солнечный свет. Целая гора подарков: драгоценности, лекарские инструменты, вяленое мясо, заморские фрукты, специи и прочее, и прочее.
«Явлюсь, как в той старой песне, нагружённый дарами».
Все мужчины должны держать свое слово. В особенности — короли.
— А как твоё настоящее имя? — спросила я у Тощего, снимая ленту со свитка.
— Сэр Тристан, миледи.
— Миле-е-еди, — насмешливо протянула я и повернулась к Кабану. — Что с вашим лицом, сэр Томас?
На его щеке багровел свежий шрам.
— Боевое ранение, — мрачно фыркнул он.
— Напоролись на вилку во время застолья? — с участием поинтересовалась я, развернув свиток. Впервые за всё время я задумалась: а знал ли король грамоту?