Ты следующий
Шрифт:
Во-первых, это было признание исторической правды (точнее, вины) и осуждение торжественных обманов.
И во-вторых, отказ от насилия как философии и политики.
Такие события происходят редко. В них есть что-то от чудодейственности христианского явления. Возможно, время хотело вернуть социальную идею к ее истокам, так же как Ренессанс возродил дух античности, чтобы вновь открыть для себя человека?
В свете этого поступок Хрущева на XX съезде кажется невероятно смелым, благородным, великим.
Но все, что последовало за XX съездом, начиная с венгерских событий и заканчивая Карибским кризисом, показывает, что Хрущев не подозревал о наличии этих целей и идей. Он ударил в Большой Гонг, не
Когда Горбачев с его обманчивой «симпатичной аурой» попытался освоить и использовать в своих целях опыт Хрущева, стало ясно, что он тоже ничего не различил в голосе Большого гонга. «Перестройка»? «Гласность»? «Новое мышление» (какое абсурдное выражение, говорил Фридрих Дюрренматт)? Вся эта борьба была лишь профанацией идейного взрыва, спровоцированного и отброшенного прочь XX съездом КПСС. Но звук Гонга снес стены. Это был Большой взрыв.
Хрущев производил тягостное впечатление глупца, хитреца и маньяка. История доверила ему доставить послание всем самым просвещенным людям. Но интеллект был его классовым врагом. Поэтому он не понимал великого и светлого смысла изменений в сознании человека — катарсис и перерождение веры были чужды ему.
Итак, одно крыло мирового человеческого духа (левое крыло) оказалось сломленным.
Мне вспоминается одна картина из моего детства: крестьянки выметают птичьим крылом сор из печей. Горбачев воспользовался идейной конвульсией XX съезда, воспользовался мечтами и надеждами, порожденными первой волной оттепели, чтобы почистить авгиевы конюшни застоя. Он тоже выметал сор сломанным крылом. Но история — это не деревенская печь. Крыло было намного больше своего владельца и вымело его вместе с другим сором.
А о поверхностных намерениях Хрущева лучше всего говорят его собственные слова. Он сам назвал своим главным делом «развенчание культа личности». Оказывается, вот в чем была причина всех бед! Террор, жертвы становились всего лишь доказательством того, что не стоило так усердно хвалить Сталина.
Если бы Хрущев обладал чуть большим интеллектом, он бы понял, что борется против унижения и притеснения личности, против запрета на традиционные культы и обряды, борется за свободу верить в то, чего просит твое сердце, — понял бы и открыто заявил об этом. Вот в чем был смысл фактов и истин, которые Никита Сергеевич выпустил как джинна из бутылки. И этот джинн вселился в наш мир. Во всех нас. В меня самого — обратившись в творческий пафос, в непримиримость, в начало, в возможность сказать: «В моем начале мой конец» [20] .
20
T.-С. Элиот, «Ист Коукер». Перевод С. Степанова.
Почему открытия XX съезда вызвали у мировой общественности такой парализующий шок? Неужели настолько неожиданными были обнародованные факты? Ведь все так или иначе пережили сталинизм?
Как я уже писал, Хрущев был далеко не первым, кто заговорил об оттепели, кто выступил против порочного культа за десталинизацию и обновление. Наоборот, он бескомпромиссно компрометировал первые попытки, предпринятые до момента перехода власти в его руки.
Удар главным образом объяснялся той формой, в которую были облечены откровения КПСС. В очередной раз был выбран жанр «секретного доклада», представлявшего факты лишь группе избранных. Правда снова явила себя через ложь. Справедливость снова воздавалась без морали. В ужасных преступлениях обвинялся один-единственный злодей. Уже мертвый. Судьями стали все те же соратники, которые до вчерашнего
Циничной выглядела бесцеремонность по отношению к мировому интеллектуальному авангарду, по отношению к величайшим представителям искусства, науки и культуры первой половины двадцатого века, поддерживавшим революцию. Их левые убеждения вдруг оказались преступными иллюзиями.
Циничной выглядела бесцеремонность и по отношению к душам миллионов людей, искренно веривших в идеи социализма, и по отношению к тем безымянным одиночкам, которые принесли себя в жертву ради счастливого будущего. Никто не думал о них. Главным было обелить и спасти от исторической ответственности шайку пролетарских вождей, шайку самых разных, больших и маленьких, убийц. По отношению к ним были проявлены такт и великодушие. Никого не наказали. Никого не осудили. И именно так души миллионов идеалистов были расстреляны одним-единственным выстрелом в упор. Мне кажется, в истории еще не было случая уничтожения одним махом такого количества человеческой веры. Это был почерк серийных убийц. Бесконечное множество жертв, зараженных, обманутых и преданных идеологией, будет еще долгие десятилетия скитаться по грязным дорогам истории, желая отыскать причины самой глобальной идейной катастрофы.
Вопрос личной вины соратников был самым опасным. Рядовые коммунисты вопрошали: «А что делали вы там, наверху?» Анонимную записку подобного содержания получил на съезде и сам Никита Хрущев. Позже он хвастался тем, что прочитал ее вслух и спросил, кто ее передал. Наступила гробовая тишина.
— Что, молчите?! — выкрикнул Хрущев. — Дрожите от страха? Вот и мы делали то же самое.
Вот именно: то же самое! Они, легендарные герои революции, Герои Социалистического Труда, дважды и трижды Герои Советского Союза, возвели страх в ранг законного алиби, сделали его оправданием, спасением от исторической вины. Но при этом готовы были расстрелять каждого солдата, дрогнувшего перед лицом смерти.
Даже узники концлагерей, выпущенные из ада сибирской бесконечности, долго еще пытались защитить свое давнее заблуждение. Многие из них продолжали утверждать, что Сталин не мог быть в ответе за все беды. Они стыдились даже мысли о том, что можно знать правду, но не высказывать ее. В холодных камерах лагерей эти люди совсем не изменились, они по-прежнему были тенями эпохи большевизма. А в Советском Союзе уже наступило новое время. Идеалы продавались. Большевики превратились в исчезнувший вид.
После смерти Сталина его наследники оказались в драматической ситуации. Они уцелели и не могли скрыть своего счастья по этому поводу, но вместе с тем чувствовали, что покойник все еще жив, что он притаился в каждом из их шайки. Джугашвили опять перехитрил их. Устроился себе в мавзолее, а историческая вина легла на плечи живых.
Бывшим соратникам наверняка снился смех вождя: «Что вы будете без меня делать? Я раздавлю вас, как букашек».
И вот осиротевшие букашки всматривались друг в друга со страхом и ненавистью. Началась тридцатилетняя война мелюзги, тайная, закулисная и жестокая резня во имя спасения от исторической вины и ответственности или хотя бы ради отсрочки возмездия.
Из всех ошибок, допущенных небрежным умом Хрущева, самой пагубной оказалась мысль о «возвращении к ленинским нормам партийной жизни». Не к чистым истокам идеала, не к человеку и его достоинству, а к «ленинским нормам»! В этом видны и демагогия, и глупость, и коварство.
Разве Хрущеву не было ясно, что между ленинизмом и сталинизмом нет никакого принципиального различия?! Разве Хрущев не понимал, что вся преступность советской социалистической модели — расстрелы, лагеря, закрепощение — берет начало в теории и практике ленинизма?!